Умирая в больнице, тревожно Шепчет швейка в предсмертном бреду: 'Я терпела насколько возможно, Я без жалоб сносила нужду. Не встречала я в жизни отрады, Много видела горьких обид; Дерзко жгли меня наглые взгляды Безрассудных, пустых волокит. И хотелось уйти мне на волю, И хотелось мне бросить иглу, — И рвалась я к родимому полю, К моему дорогому селу. Но держала судьба-лиходейка Меня крепко в железных когтях. Я, несчастная, жалкая швейка, В неустанном труде и слезах, В горьких думах и тяжкой печали Свой безрадостный век провела. За любовь мою деньги давали — Я за деньги любить не могла; Билась с горькой нуждой, но развратом Не пятнала я чистой души И, трудясь через силу, богатым Продавала свой труд за гроши… Но любви мое сердце просило — Горячо я и честно любила… Оба были мы с ним бедняки, Нас обоих сломила чахотка… Видно, бедный — в любви не находка! Видно, бедных любить не с руки!.. Я мучительной смерти не трушу, Скоро жизни счастливой лучи Озарят истомленную душу, — Приходите тогда, богачи! Приходите, любуйтеся смело Ранней смертью девичьей красы, Белизной бездыханного тела, Густотой темно-русой косы!'
Точно море в час прибоя, Площадь Красная гудит. Что за говор? что там против Места лобного стоит? Плаха черная далеко От себя бросает тень… Нет ни облачка на небе… Блещут главы… Ясен день. Ярко с неба светит солнце На кремлевские зубцы, И вокруг высокой плахи В два ряда стоят стрельцы. Вот толпа заколыхалась, — Проложил дорогу кнут: Той дороженькой на площадь Стеньку Разина ведут. С головы казацкой сбриты Кудри черные как смоль; Но лица не изменили Казни страх и пытки боль. Так же мрачно и сурово, Как и прежде, смотрит он, — Перед ним былое время Восстает, как яркий сон: Дона тихого приволье, Волги-матушки простор, Где с судов больших и малых Брал он с вольницей побор; Как он с силою казацкой Рыскал вихорем степным И кичливое боярство
