– Транспорт «Тарава» уничтожен.
– Корректирую задачу. Ты должен достичь любого корабля Содружества межзвездного класса и произвести стыковку.
– Выполнить задание невозможно.
– Почему?
– В пределах разрешающей способности моих пассивных СОН нет кораблей Содружества межзвездного класса.
– Что произошло с «Жоффром» и «Лиепаей»? Э-э, нет! Стой! Уточняю вопрос. «Жоффр» уничтожен?
– Нет определенных сведений.
– «Жоффр» ушел в подпространство?
– Восемнадцать процентов вероятности – «да».
– «Лиепая» ушла в подпространство?
– Нет.
– «Лиепая» уничтожена?
– Да.
У меня ползет крыша. Чем дальше-дальше – тем лучше.
Я готов на любую, на любую самоубийственную авантюру, на один шанс из миллиона, лишь бы достичь своих. Лишь бы не коротать последние деньки на борту этой болтливой, нелюбезной калоши.
Осторожно подбираю слова.
– Приказываю тебе изменить курс. Ты должен направить катер… в зону скопления неопознанных объектов… в районе планеты Глокк… и отыскать среди них… корабль Содружества межзвездного класса.
– Назовите свой код особого доступа.
Ну ясно. Приплыли. Этот кибер-осел запрограммирован вполне стандартно. При любых обстоятельствах он обязан наилучшим образом спасать правительственную собственность, а именно солдат, катер и себя.
Милитум посчитал вероятности и заключил, что «наилучшим образом» он сможет спасти все это, если полетит на Фратрию-4.
Его решение может быть оспорено только офицером, которому известны коды доступа к произвольному голосовому управлению.
Некоторое время я молчу. Кажется, даже сплю. А может, просто из моих мозгов выветрились последние мысли и меня нет ни в бодрствовании, ни во сне. Серж Барракуда, как настоящая барракуда, спит с открытыми глазами и ничегошеньки не думает.
Еще некоторое количество болтанки и маневров. Малость невесомости.
Потом включаются межпланетные двигатели. Ускорение вначале довольно жестокое, под три g. Оно постепенно уменьшается и, судя по ощущениям, приходит к мягенькому, детскому ноль пять – ноль шесть g.
Подымаются фиксаторы сидений. Чен и Заг сразу же вскакивают на ноги.
– Катер LAS-18 «Кленовый лист» приветствует правительственную штурмовую пехоту. Поздравляю: вероятность уничтожения нашего летательного аппарата противником резко снизилась и в настоящий момент составляет пятьдесят четыре процента. Вы можете покинуть сидячие места, разоблачиться и отдохнуть. Скорость полета… Температура межзвездного газа…
Тра-ля-ля. Бла-бла-бла. Что такое «разоблачиться»? Перед кем разоблачиться? Это как – «покаяться»? А, «раздеться»! Хорошо излагает, сволочь. Литературно!
Первым делом мы с Ченом срываем шлемы. Загу с себя срывать особо нечего, кроме остатков экоброни. И все равно эту операцию приходится проделывать при помощи двух отверток и нескольких специальных электроключей.
Чен помогает Загу. Я сразу же снимаю с себя капсулу с дитем и начинаю потихоньку раскручивать экоброню сержанта.
Спохватываюсь, ищу большой холодильник для мертвого лейтенанта. «Хопкинс» – написано на нагрудной нашивке лейтенанта, я наконец удосужился прочесть.
Хопкинс важнее. Хопкинс – наш завтрак, обед и ужин. Начиная с первых чисел стандартного апреля.
А сержант Гусак – так, тля. Всего-то лишний едок.
Для Хопкинса на катере места нет. Холодильник здесь один, и притом небольшой. Правда, жратвы в нем полно. Виднеются и бутылочки. Но это теперь – не для меня.
О! Шлюз! Точно, между дверью и лацпортом. Там хо-о-олодно.
Лейтенант спрятан в космическую морозилку, возвращаюсь к сержанту. Субординация превыше всего.
Гусак по-прежнему без сознания.
Ну что с ним делать? Я не доктор. Специального медицинского оборудования на катере нет.
Ну хорошо. Покрываю синеющие клочья разодранной сержантской плоти мазью «Живец». Делаю перевязку. Колоть ему что-либо сейчас – не лучшая мысль. Инфрабиотик? Ну ладно, на тебе инфрабиотик.
Больше я ничего сделать для тебя не могу, сержант Милош Гусак. Поссать только поверх «Живца». Говорят, это эффективно. Раса В, веганцы, те вообще на уринотерапии поведены. Да ребята не поймут, особенно Заг.
Вот она, баночка моя заветная. С фуззи-колой.
– Ребята, я эту штучку нашел в аварийном контуре на Копях Даунинга. Когда мы наверх лезли, поклялся: год спиртного в рот не возьму! А свое спасение отмечу с вами фуззи-колой.
– Мы еще не спасены. Просто приговор отсрочен, вот и все, – равнодушно сообщает Чен.
Заг пожимает плечами и принимает надпитую мной фуззи-колу. Пьет.
– Фффууу. – Шумно сплевывает. – Да она тухлятины набралась! Из атмосферы Глокка!
– Подумаешь, лишняя унция сероводорода. Чен, хлебни с нами. Для меня это важно.
Чен делает крохотный глоточек, словно я дал ему микстуру.
Я, не меняясь в лице, допиваю до дна. Слава богу, баночка крохотная. Но все равно меня вот-вот стошнит.
Заг идет в соседний отсек, своего рода офицерскую каюту, и копается в том самом холодильнике, который я уже осматривал.
– Серж, ты уверен, что год спиртного в рот не возьмешь? А то тут есть некоторое количество.
– Я поклялся.
Заг распрямляется и смотрит на меня с прищуром. По моему опыту, он изучает таким образом объекты, которые собирается звездануть своим кулачищем. Обычно изучению подвергаются сапиенсы.
– Но ты же клялся на случай спасения?
– Ну да.
– А Чен тебе, кстати, верно сказал, что это еще не спасение, а отсрочка приговора. Может, нас сейчас кроверны догонят и – в распыл.
Заг прав. Бортовой милитум так и сказал: «Вероятность уничтожения пятьдесят четыре процента». Для простоты скажем – пятьдесят на пятьдесят. Либо долетим до этой проклятой Фратрии и будем жрать дохлого лейтенанта, либо сразу в пекло.
Бросил монетку, выпала «решка» – и умер. «Орел» – поживи до четверга.
И хотя дела обстоят отвратительно, я вздыхаю с облегчением. По крайней мере я жив и от своей идиотской клятвы свободен.
Мы уселись за откидной столик и разлили водку с загадочным названием «Первак» в пластиковые стаканчики для колы. Когда Заг разливал, я приметил – у парня дрожат руки.
Чен – тот, напротив, был воплощением олимпийского спокойствия. На мой вкус, даже слишком буквальным воплощением. Он развернул свое кресло к стене и с интересом наблюдал за происходящим. На глухой серой стене.
