Я поспел вовремя – стрелки на одном из парусников уже успели приметить хутту и даже расчехлили луки. К счастью, волнение было слишком сильным, да и лучники позорно мазали.
В образе светящейся перламутровой капли величиной с тунца я приблизился к Ливе. Лучники принялись садить в меня с тем же энтузиазмом, с каким только что садили в хутту.
Ну да что мне их стрелы? Они шли прахом от одного лишь соприкосновения с моей оболочкой.
Разумеется, будь я живым в обыденном, расхожем человеческом смысле, за те минуты я умер бы раз тридцать, ведь ядом были напитаны те стрелы.
И еще раз сто я умер бы за последующие четверть часа, когда мое эфирное тело ариварэ, мобилизовав все свое качество ловкости, обволакивало хутту, неуклюже качающегося на волне, создавая некое подобие охранительного пузыря.
Наконец под самым крабьим брюхом мне удалось сомкнуться.
Осыпаемые стрелами и ругательствами, мы направились к спасительным гротам, которых немало в каменном подбрюшье скалы, на загривке которой стоит Гнездо Бесстрашных…
В последний раз взглянув на террасы замка, я заметил там Тею в белой накидке. Славная девушка махала мне рукой. Глупенькая, беги скорее, беги из пустого замка, прячься от куражливой солдатни, пока эти разозленные неудачей недоросли не задрали твою оборчатую юбку тебе на уши. Вот что хотелось мне Тее крикнуть.
Но я не крикнул, да и не услышала бы меня Тея.
С тех пор мы вдвоем с Ливой.
Едва ли она осознает, что я сделал для нее, или понимает, как именно я продлил ее жизнь.
С осознанием у хутту туго. Единственный вид осознания, которым сполна наделил этих тварей Дух Моря, – это осознание физической боли. Впрочем, даже того осознания, что у хутту все же имеется, мне хватает.
Ушедшие дни не были напрасными – мы с Ливой наладили некое подобие диалога.
По крайней мере теперь она знает, что я – это я.
Мне даже удалось физически почувствовать ее, крабьи, радость и удивление по этому поводу.
И чем больше я смотрю на хутту (а смотрит на него вся внутренняя поверхность моего тела), тем больше сходства с обликом моей прежней Ливы я в нем нахожу.
Мутный глянец крабьей спинки напоминает мне русый отблеск Ливиных волнистых волос. А слепые бусины крабьих глазенок, несомненно, походят на ее глаза, какими они бывали в минуты, когда Лива думала о чем-то особенно далеком и невиданном, например, о блистательном прошлом Дома Лорчей или об одуванчиках.
А когда хутту ест, в размеренных движениях его челюстей и медленных хлопотах клешней мне удается уловить отголоски того тяжеловесного обаяния, что отличало Ливу в ее человечьем теле.
И разнеси меня холера, если я не понимал теперь Ливу с ее обожествлением Сьёрова пояса, ведь она всего лишь умудрялась различить в златотканой парче пояса ту ниточку, из единокровных которой был соткан черный холст Сьёровой души.
Кстати, о Сьёре мы с Ливой еще не говорили. Но, конечно, будем.
Вероятно, рано или поздно я расскажу ей все, как было. Не утаю даже своих запоздалых сомнений в том, являлась ли та казнь Сьёра собственно казнью, а не тривиальным убийством соперника. Ведь теперь, по прошествии месяцев, я не боюсь сознаться в том, что моей разящей рукой двигал не только дух мести, но и дух ревности.
Правда, сомневаюсь, чтобы крошечный мозг хутту был способен промыслить разницу между ревностью и местью. Ну да это ничего.
Так мы и дрейфуем от острова к острову, влекомые теплым течением. Сторонимся густонаселенных побережий и торговых караванов, жмемся к рыбачьим областям и разграбленным замкам, где много пищи для хутту – одних утопленников хоть заешься…
Конечно, рано или поздно мои силы истают. И я не смогу больше сдерживать натиск хищного мира на глупую пучеглазую тварь.
Тогда Ливу загарпунят какие-нибудь случайные китобои просто так, для развлечения. А потом ее тело пойдет ко дну, где его сожрут морские рачки и блошки.
Что ж, это справедливо.
Ведь не только шелк волос таких красавиц, как Лива, делается в небесных мастерских из ласкового тепла летних дождей. Но и ласковое тепло летних дождей в свою очередь сотворяемо из текучего шелка волос таких, как Лива, растворившихся в мире без остатка.
Таким видим круговорот красоты в природе мы, ариварэ.
Недавно нас снова занесло течением в окрестности Гнезда Бесстрашных. Заныло во мне вечное мое любопытство.
Оставив Ливу медленно пировать на пляже у трупа синей акулы, выброшенного вчерашним штормом, я окатил обжору брызгами и взмыл в небо. Сквозь густеющие сумерки я устремился на свет замкового окна.
В знакомой гостиной, где прибавилось мебели и основательных роскошеств вроде бронзовых голых женщин, сидели деловитая Зара, раздобревшая Велелена и смертно постаревший папаша Видиг.
Зара жарко жестикулировала – видать, объясняла папаше Видигу нечто злободневное.
Покусывая губу, Велелена штопала кружевное покрывало из Ливиной спальни и время от времени Заре поддакивала.
Слов я не разобрал – весна запаздывала, и окна все еще оставались наглухо законопаченными. Впрочем, готов биться об заклад, что говорили они о скором замужестве Велелены.
На хорошо знакомом мне столике стояли хорошо знакомые пиалы.
В углу дичились сложенные поленницей свитки остроумца Дидо, никому в Сиагри-Нир-Феар без Ливы не нужные. Впрочем, ведь это Гнездо Бесстрашных, а не Гнездо Начитанных…
Обнаружилось в интерьере и кое-что новенькое: в кадке, расписанной каллиграфом Лои, буйно цвело лимонное дерево по имени Глядика.
Цветы его были белы, как кожа Сьёра, а их душный аромат просачивался даже на улицу. Видимо, способность проникать Глядика тоже переняла у него, у Сьёра.
Глядика смотрелось нарядно и молодо, даром что скоро разменяет четвертую сотню лет. Что ж, мое удобрение пошло дереву на пользу!
А может, вдруг подумал я, кое-что святое в Сьёре все же было. Может, перед тем, как испустить дух, он все же вспоминал Ливины ни-на-кого-так-еще-не-смотревшие глаза с белесоватыми ресницами, ее заголенные плечи и раскаивался не для виду, раз такие цветы вызвал к жизни его прах…
Окончить свою мысль я не успел. Рядом грохнула железная ставня – ее сорвал со стального крюка входящий в силу ветер.
Зара и Велелена тревожно обернулись на звук.
Папаша Видиг прокряхтел свою «старостьнерадость» и поплелся выяснять, что это там гремит…
Я глянул вниз – волны все наглее облизывали пляж, где я оставил мою Ливу. Скоро будет шторм. А это значит, нам пора в открытое море.
А вот когда, следуя холмистой лунной дорожкой, мы отойдем от берега, я попробую объяснить Ливе, что такое лимонное дерево.
От автора
Счастливый конец – частый гость в современной фантастике, но довольно редкий – в моих книгах. У моей музы печальный голос. Возможно, поэтому часто можно услышать, что я жесток по отношению к своим героям – немногим из них удается выйти из жизненной схватки целыми и невредимыми. Что ж, и «Песнь о Роланде» оканчивается смертью графа Роланда, а «Фиаско» Станислава Лема – гибелью пилота Пиркса. Но ведь на самом-то деле каждый из нас втайне мечтает о том, чтобы «все закончилось хорошо»?
Однажды я почувствовал, что устал от собственного пессимизма. И написал рассказ «Серый Тюльпан», который, я надеюсь, заставит поверить в чудо даже закоренелых реалистов. На страницах «Серого Тюльпана» читателя встретит взрывоопасное трио действующих лиц – двух девочек-подростков и варвара,
