демиургом, ни даже близким родичем демиурга Фафнир не являлся.
Изгиб коридора открыл драконоискателям одно из последних творений Фафнира – внушительную глыбу горного хрусталя. Только приноровившись к непривычному освещению и проникшись своеобразием художественного мышления творца, в ней можно было опознать автопортрет в одну двенадцатую натуральной величины. Хрустальный дракон лежал на полу, по-кошачьи подвернув передние лапы под грудь и накрывшись с головой правым крылом.
За изготовлением левого крыла Фафнира как раз застал король Зигмунд, приезжавший в начале года посовещаться с мудрым змием насчет религиозной политики своей державы. Зигмунд спугнул Фафнирово вдохновение, а потому автопортрет так и остался однокрылым.
Будучи от природы наделен весьма совершенным инструментом, ваятель пренебрегал традиционными орудиями скульпторского труда – пренебрегал в силу врожденной гордости. Для черновой обработки хрусталя Фафнир использовал алмазные резцы верхней челюсти. Проработка деталей производилась когтями передних конечностей, шлифовка – наждачной кожей хвоста.
«Фафнир, сын Хрейдмара» – такое название дал дракон своему изваянию. Но воплощать надпись в нетленном камне не стал – от творчества ломило зубы, зудели когти.
Конан поднялся на цыпочки и оценивающе постучал ногтем по кончику хрустального хвоста. Впрочем, варвар не обладал достаточно развитым абстрактным мышлением, чтобы опознать в глыбе хрусталя нечто, отличное от игралища горных стихий, а потому и хвост Фафнира оставался для него всего лишь причудливым сталагмитом.
– В чужом доме без позволения хозяина лучше ни к чему не прикасаться.
Конан счел, что эту фразу произнес осмотрительный Зигфрид. Акустика в недрах волшебной горы была, само собой, волшебной. Далекие звуки казались близкими, близкие подчас вовсе не достигали слуха, биение собственного сердца можно было принять за шум раскаленной серы в подземных водопадах Утгарда.
– Да сколько можно меня учить! – вспылил варвар, резко оборачиваясь.
Никого.
Конан нервно схватился за кинжал, да вовремя одумался. Лязг стали мог прежде времени выдать его намерения. Если не Фафниру, то Зигфриду.
Киммериец обошел изваяние кругом и теперь сообразил, что хрустальная глыба в некоторых ракурсах отдаленно смахивает на прикорнувшую птицу Симург. Впрочем, это сходство оставило его равнодушным. Ему-то сейчас нужен был не хрустальный Симург, а мясной Зигфрид, который точно под землю провалился!
– Кто здесь? – спросил Конан.
– Именно: кто?
Голос не принадлежал Зигфриду, хотя и дребезжал теми же подростково-петушачьими колокольцами.
– Я – Конан, король Аквилона, благородный уроженец Киммерии, – ответил варвар, подобравшись.
– А я Фафнир, сын Хрейдмара, разумный уроженец Нифльхейма. Ты можешь задавать свои вопросы.
– Где Зигфрид?
– Получает ответы на свои вопросы.
– А где ты?
– Здесь.
– Почему я не вижу тебя?
– Ты видишь мой симулякр. Он разговаривает с тобой. Ты можешь получить ответы. Этого недостаточно?
– Нет.
Обладая иезуитской деловой сметкой, Конан не подал виду, что впервые в жизни слышит слово «симулякр», хотя и начал догадываться, что, по всей вероятности, имеется в виду этот корявый хрустальный Симург. Возможно даже, предположил Конан, «симулякр» – это искаженный варварской речью и святотатственным мышлением «Симург», низведенный до имени нарицательного.
– Зигфрид вежлив, подобно своему отцу Зигмунду. Он безропотно довольствуется общением с моим симулякром. А ты – нет, – сказал Фафнир. – Полагаю, твой отец был такой же дремучей деревенщиной, как и ты…
Дракон не зря славился даром вещуна. Отец Конана, Ниун, действительно прожил небогатую церемониями жизнь деревенского кузнеца.
– …Однако, – продолжал дракон, – у тебя, возможно, есть веские причины настаивать на личной встрече?
– Разумеется, проницательный сын Хрейдмара. Мне известно, что слюна дракона – превосходный трансмутатор. Я хотел бы приобрести четверть мины твоей слюны. За ценой не постою.
– Твой голос принадлежит воину. Не магу. Твое дело – разить железом. Домогаясь моей слюны, ты сворачиваешь на тропу чернокнижия. Это не доведет тебя до добра… – внятная манера изложения Фафнира вдруг деградировала до глухого дремотного бормотания, – вижу жизни твои, варвар… вот-вот- вот… жизни-рыбки… жизни-жизни… Ага! Вот он, самородочек на сорок пудов! – возликовал дракон. – Слушай же, голое животное: никогда еще не брал ты от небеснорожденного дракона ни слюны, ни пота, ни крови, ни желчи. Брал от ракшасов, брал от людей и виверн, от земляных змеев-линдвурмов богопротивных и от многих зверей богоугодных. По преимуществу брал кровь. И это было твое право, потому что стоял ты на стезе воина обеими ногами. А теперь…
– Довольно! Перейдем к делу. Что возьмешь с меня за мину своей слюны?
– Твою левую руку. По локоть.
– Это чересчур. Не достанет ли одного моего пальца? За четверть мины?
Минута тишины.
– Достанет. Но запомни мое предостережение: если сегодня отдашь мне палец, через четыре дня расстанешься с жизнью.
До сего момента Конан оставался глух к предостережениям Фафнира. Весь этот пустой разговор он вел только ради того, чтобы выманить дракона из убежища и заставить тварь предстать перед ним во всей зримой, осязаемой, уязвимой плотской полноте.
Однако повторное предостережение дракона смутило даже его, варвара из Киммерии. В самом деле, смерть знаменитого искоренителя скверны – то есть его, Конана, – должна быть на руку любому нечистому исчадию Зла. Какой резон ему, выблядку Ангра-Манью, отговаривать Конана от колдовской сделки?
Но варвар легко покончил с колебаниями, заключив, что корыстная тварь лжет.
– Заметано! – смело выкрикнул Конан. – Мой палец – твой!
Когда-то Киммериец был свидетелем нападения огромной орды перелетной саранчи на царство Куш. Ему на всю жизнь запомнилось апокалиптическое тарахтение прожорливого облака, обдирающего с ландшафтов пестрые заплаты полей и пастбищ, приводящего к общему пепельноцветному знаменателю посевы гороха и конопли, ячменя и пшеницы. Ничего страшнее этого неостановимого уравнителя Конан в жизни своей не встречал.
Саранчовая туча сконденсировалась в глубине пещеры и, спикировав из-под задрапированных темнотою сводов, рванула на бреющем прямо в грудь Конану.
Опыт, перенятый от перехожих калик Куша, швырнул Киммерийца наземь.
Когда оглушительный треск внезапно стих, оставив после себя лишь несколько прохладных ураганчиков, Конан поднял голову.
Перед ним застыл, гордо выпятив грудь, дракон – и впрямь более похожий на Симурга, чем на пресмыкающееся.
Крылья Фафнира – не вписывающиеся в коридор при полном размахе – стояли торчком над его крапчатой спиной. Их задняя кромка показалась Конану окровавленной и растрепанной. Однако, приглядевшись, варвар обнаружил, что обман зрения вызван перьями, покрывающими крылья дракона: черными, алыми и желтыми.
Перья же, но более скромных колеров, утепляли задние лапы и затылок Фафнира. Два острых уха снаружи кудлатились густо-серым пушком, а внутри – отдавали голубизной. Как у молодого ракшаса –
