господин наместник, как же так, господин наместник!»
Господин наместник меня, разумеется, не слышал. Окруженный придворной братией, он упивался похвалами в адрес своей не знающей равных щедрости – шутка ли, расстаться с такой редкостью!
Повозка скрылась из виду, а я побрел домой – впервые за этот безумный месяц.
Вопреки ожиданиям свидание с семьей не доставило мне радости.
Озабоченный мыслями о сергамене – как он, не станет ли ему дурно дорогой, – я был маразматически рассеян и лишь с превеликим трудом заставлял себя внимать путаным рассказам сыновей о том, как идет торговля в галантерейной лавке, которую держал старший, и не менее путаному отчету нечистой на руку домоправительницы.
Я с трудом дождался вечера, когда, исполнив долг хозяина и отца, я смог остаться наконец наедине со своими записями. Меня тяготила перемена. И привязанность мыслей к зверю, их зависимость от сергамены были мне неприятны.
В ту ночь я впервые за многие годы принял снотворное. Что мне приснилось? Думаю, понятно что – Зверь.
На следующее утро я, взломав заколоченную накануне дверь, вновь очутился на чердаке.
Мои вещи и книги уборщик свалил кучей у входа, но я на них даже не взглянул. Неведомо зачем я устремился в комнату, где еще вчера стояла клетка.
Клетки там не было. Зато меня ждал… сергамена.
«Неужто сбежал?»
Приветственно заурчав, сергамена повернул ко мне свою умную морду.
Зверь казался довольным и жизнерадостным!
Это сразу насторожило меня, знакомого с особенностями его конституции – даже самое вялое, самое кратковременное движение легко повергало сергамену в пучину бессилия, вызывало в нем размягчающую слабость, если не головокружение. А вот у сергамены, притихшего на подоконнике, никаких признаков головокружения не наблюдалось…
Но не мог же он сбежать, не предпринимая никаких физических усилий?
Его размеренное, ровное дыхание не давало оснований для предположений о побеге – он выглядел так, будто не менял положения тела несколько часов кряду!
«Они отчего-то вернулись. Да-да, вернулись. Господин наместник передумал… И приказал привезти сергамену обратно…» – рассудил я.
«Но где же тогда клетка? Где щетка и ведерко с водой?»
«И почему они не предупредили меня? Даже не послали за мной?»
Я потрепал сергамену за ухом, он радостно зафыркал и доверчиво уткнул свою большую узкую морду в мою грудь.
– Бяшка, мой котеныш, муркетик мой… Как я рад, что ты вернулся! – шепнул ему я, и он уморительно скривился, вроде как иронизируя над моими нежностями.
Через полчаса я запер сергамену на чердаке и спустился в гостиную. Вся компания была в сборе – дегустировали свежую липовую бражку.
– Смотрите-ка, кто к нам пожаловал! Вы не забыли, кстати, что сегодня новолуние и хорошо бы сделать мне растирание? – воскликнула Амела.
– Да вы просто на умертвие похожи! Бледный весь! Неужто из-за зверя этого? – проявил чуткость казначей.
– Никогда бы не подумала, что лекаришки бывают такими сентиментальными, – вполголоса заметила Амела.
– Да не расстраивайтесь вы, Аваллис! Подумаешь, одной тварью больше, одной меньше… – посоветовал мне казначей. – Вы бы, что ли, собачку себе какую завели…
– Или кошечку, – вставил господин наместник. – Чтоб на эту… как ее… на сермагену походила…
– На сергамену, – поправила мужа Амела.
– А я что сказал? Я так и сказал – «на сермагену»…
– Между прочим, ваш зверь уже преодолел четверть пути до столицы, – сказал казначей. – Только что приехал гонец, все доложил, честь по чести. Да не кривитесь вы так! Неужто вы не рады тому, что зверь теперь будет скрашивать досуг самого императора?
– Я рад, конечно, я рад! – поспешил заверить общество я.
– То-то. А то ходите тут… Да с такой рожей вам не в лекари, а в гробовщики надобно!
– Между прочим, гонец пожаловался, что паршивая зверюга ничегошеньки не ест. Хоть бы не издохла раньше времени! – сердито сказала Амела.
– Авось не издохнет… – выразил надежду казначей.
– Признайтесь, Аваллис, это вы ее разбаловали, что она теперь харчами перебирает?
– Да нет, господин наместник, нет же! Кроме рекомендованного Радзамталом ослиного молока, я ничего зверю не предлагал!
– Не верю я вам, что-то лицо у вас больно хитрое. А впрочем, ладно, ну ее к Шилолу, эту сер… сер… ну, эту тварь. Выпейте-ка лучше бражки…
Я послушно кивнул господину наместнику и принял из рук вмиг сориентировавшегося слуги чашку, одним махом осушил ее и словно бы осмелел.
– Скажите, милостивый гиазир казначей, хороша ли стража? Я имею в виду, не сбежит ли сергамена по дороге?
– Да человек двадцать… или что-то вроде того. Если она и от вас-то не сбежала, такого немощного, то от них и подавно не сбежит, будьте уверены. И вообще далась вам эта тварь, Аваллис!
Вскоре общество отправилось обедать, я же, сославшись на приступ почечной колики, поспешил на чердак. Подъем по лестнице, который обычно давался мне не без труда, я преодолел с легкостью необычайной – за такими чудесами я и о возрасте своем позабыл.
Поначалу мне показалось, что сергамена пропал, – однако лишь показалось. Сергамена по-прежнему был там.
Устроившись за отворотом съехавшего со стены гобелена, он, вкрадчивый и жеманный, величавый и осторожный, дожидался меня, вывернув передние лапы наружу так, словно это были ладони. Подушечки на них, пухлые, розоватые, круглые, были измазаны известкой – по всему видно, шкодник только что скреб когтями стену.
Такие непотребства ему строжайше воспрещались. Увы, он ни за что не бросал развлечения, выбирая моменты, когда меня не было рядом, а затем неумело утаивал следы своих безобразий.
Тем более странной выглядела эта его выходка, эта его поза, что она открывала мне обстоятельства, подразумевающие наказание.
– Ты хочешь, чтобы я поругал тебя, да? Поругал? Может, мне тебя еще и поколотить?
Сергамена несмело высунул морду из-за гобелена. Но он не выглядел виноватым, напротив, глаза его сияли торжеством, а пасть была дружелюбно оскалена.
Все это ужасно меня растрогало. Я подошел к зверю и обнял его за шею.
– Потерпи, муркетик, потерпи. Я что-нибудь придумаю. Заберу тебя отсюда… Обещаю. Только ты не высовывайся. Если кто-нибудь тебя увидит, тебя отправят назад… Вот сейчас схожу домой, подготовлю там все…
Сергамена сощурился и кивнул, словно хотел сказать: «Славно придумано!»
Мой путь домой пролегал через гудящую разноголосицу базарной площади – я нехотя влился в торгующую, меняющую и бранящуюся толпу, согреваясь мечтами о непроницаемой тишине кабинета.
«Какое мне дело, – размышлял я, – до того, как сергамена очутился на чердаке? Допустим даже, что зверь раздвоился… Допустим, один сейчас там, в пути, а другой – вернулся ко мне… Ну и раздвоился… Ну и что? Пускай себе двоится на здоровье… Какая мне разница? Главное, что
– Эгей! Милостивый гиазир лекарь!
