опасения попасть к ним в пагубную зависимость. Правда, должность придворного толкователя в Дижоне не пустовала - её занимал Жануарий. А у Людовика был ещё, наверняка, и придворный референт, сочинявший складные, правильные сны, и в этом Карл был уверен, хотя агентурными данными это не подтверждалось.
- Основной прием такой, - объясняет Жануарий, приостанавливаясь похрустеть снегом-позвенеть колокольчиком. - Всё что во сне плохое - хорошее. А всё что хорошее, наоборот - плохое. Вот, скажем, если кто во сне умер, так, значит, будет здравствовать в жизни.
- А если, скажем, мне снился живой и здоровый Мартин, что это значит?
- Бывают и исключения, - уходит Жануарий.
Карл шумно втягивает сопли. Зимние кампании - дело гнилое, особенно если твоя армия пала в монастыре Святого Воскресения, ты сам ради маскировки вынужден нацепить рубище прокажённого и топать по лесу, а под ногами - цементной мягкости наст.
Двадцать восемь часов назад они были ещё в монастыре. В обрамлении утренней бязи к Карлу вошел Жануарий и сообщил, что, сир, возможно нас предали, сир. Заметьте, 'возможно', а не: 'Нас предали! Предали!' Эта сослагательность, бесившая Карла во многих так называемых умных людях, проистекала здесь от полного отсутствия мотивов преступления. Монахи- отравители? Увольте, нет таких монахов в Бургундии.
Обойдя своих в обществе капитана Рене де Ротлена, едва стоявшего, но всё же стоявшего на ногах стараниями хлопотуна-ординарца, которому не досталось роковой похлебки, Карл был вынужден констатировать, что а) практически весь эскорт, который был взят в замок Орв на 'духовную брань' под началом тевтонов, недееспособен, поскольку страдает острым пищевым отравлением и, стало быть, в брани не подмога и б) теперь до Орва придется следовать инкогнито, обязательно лесом, и они опоздают, в) а спросить не с кого.
- Троих уже выпороли, - шепчет Карлу на ухо Жануарий. - Яд хранился в тех мисках, что давеча извлекли из кладовой за недостачей посуды, чтобы накормить нашу ораву, монсеньор. Не удосужились их как следует вымыть.
Глядя на монастырский люд, который подтягивался к церкви с виноватым и испуганным видом, Карл думал о том, что, наверное, для той силы, которая воскресила Мартина и сотворила азенкурских призраков, это немудреная задача - отравить два десятка тяжеловооруженных и прожорливых салабонов.
А ещё он думал о том, что да, многие битвы были проиграны потому, что в кузнице не было гвоздя, но, кажется, это первая духовная брань, которая может провалиться из-за нечистоплотной повадки дежурного по кухне.
Спи-усни, о усни, мой отважный Тристан! - от мороза, такого кусачего мороза, что струя замерзает на лету, нестерпимо хотелось спать, но спать-то как раз было негде. Теперь до самого замка Орв привалов не предвиделось.
Позвякивая бубенцами, Карл и Жануарий, одетые, как уже говорилось, лепротиками, двигались в глубь вражеской территории. Граница между Францией и герцогством Бургундским, означенная лишь на карте, да и то не окончательно, осталась позади пять часов назад. Герцог сам-друг в рубище с колокольчиком путешествует пешкодралом по диким лесам враждебной страны - это ли не начало для поучительной экземплы о бренности gloria mundi?[13]
- Останавливаться нельзя. Потеряем скорость - не дойдем до утра, - говорит Жануарий.
Карл безропотно кивает. Опытность Жануария в походных делах не перестает его удивлять. Откуда такая выносливость? Почему останавливаться нельзя, когда ему сейчас как раз только и мечтается что постоять, прислонившись к сосенке, часа три, лишь бы перестать чувствовать себя бесправной ордынской лошадью, которая знает только одну команду - 'вперед'? С другой стороны, как возможно три часа кряду стоять? Однажды пятилетний Карл пощекотал соломинкой нос одному из караульных гвардейцев своего дедушки по материнской линии - где это было, в Лиссабоне, что ли? К удивлению Карла, тот даже бровью не повел и юный граф уже было уверился, что имеет дело с манекеном. Но не успел он отойти на три шага, когда услыхал за спиной оглушительный ч-чих!, сорвавший с родственницы Не Помню шарф. Какая-то женщина - кажется, приживалка бабушки - сказала тогда 'кое-кто не умеет пудрить нос' и Карл решил, что речь идет о гвардейце, а 'пудрить нос' означает делать его нечувствительным к щекотке соломинкой, после чего обратился к мамке Валенсии с просьбой научить его пудрить нос, а старая корова нажаловалась маман, что юный граф изнежен. И у каждого в голове килограммы, килограммы такой херни, и пока Жануарий в ку- клукс-клановского фасона колпаке (правда, коричневом), объяснял Карлу, отчего морозный воздух обжигает небо и лёгкие, словно бы по природе горяч, хотя на самом деле холоден, мысль герцога парила возле того давнего, жаркого, португальского караула, и где та соломинка, и где тот Карл.
Три вещи, которыми замок обзаводится впереди всего, - это донжон, нужник и кладбище. Какая важнее - можно спорить, но, пожалуй, не стоит.
Кладбище замка, если оно есть, кажется местным филиалом центра мироздания - там ствол дерева Иггдрасиль счастливо и естественно соединяется со своими подземными корнями. Неподвижность кладбищенской внешности и кладбищенского содержания посрамляют идею метрополитена с его суетной подземной жизнью. А его способность вызывать в памяти всякие голоса делают кладбище предтечей мобильной связи с сильно удаленным абонентом. Эти качества склоняют к прогулкам.
Три свежих могилы обнаружились сразу - могилы Гвискара, Гибор и Эстена д'Орв.
Но не страх был главной причиной того, что, несмотря на изобилие недавно погибших в замке и за его пределами, могил было только три. Тут было ещё одно соображение, которое всегда в силе в тех странах и временах, где прилагательному 'неблагородный' противопоставляют 'благородный', а не 'богатый', или 'интеллигентный'. В сущности ведь поселиться на кладбище раньше хозяев - это такое же моветонство, как когда тебе говорят 'Я сошелся с одной девицей', тут же спрашивать: 'А ты её любишь?'
Три могилы - три креста с табличками - притаились у подножия необъятной снежной горы, которую Карл поначалу принял за уплотнившуюся войлочную тучу, упавшую от собственного веса, настолько гора была высока.
Два креста были осиновыми, заявил Жануарий, а один - из всё-равно-какого дерева. 'Гвискар' - сообщала табличка на первом осиновом кресте. 'Гибор' - сообщала вторая.
Третья же табличка отличалась куда более фантазийным декором. 'Раб Божий барон Эстен д'Орв, почивший в плену великого и пагубного заблуждения'.
Здесь лаконичность изменила резчику, а жаль, ибо о характере заблуждения читателю теперь оставалось только догадываться. Что удержало могильщика от дальнейших витийств? Незваная слеза? Правда, никакой таблички не хватит, если хочешь описать чьи-либо заблуждения. Из тех же соображений слабо верится в легенду о городе, который кто-то основал на территории, которую покрывает брошенная наземь овечья шкура. Что это будет за город, что это будут за описания?
- А где тут могила Мартина? - глухим голосом спросил Карл, отсчитывая взором раз-два-три. Жануарий помедлил, осмотрелся, дохнул на руки теплом. Ещё раз осмотрелся.
- А вон там, - Жануарий направился прямехонько к снежной горе, на конусообразной вершине которой неприметной серой горлицей сидел крест величиной с ладонь.
- Ах, ну да, я так и думал, - поспешил сфальшивить Карл. Так он не думал, да и вопрос ещё - можно ли вообще думать на таком морозе? Можно только ощущать и вспоминать отдельные хорошо известные факты. Вот Жануарий, например, ощущает, где могила Мартина, а Карл - нет.
Серая мраморная плита опущена впопыхах на пигмейно вспучившийся живот свежей могилы. Всё, в том числе и плита, присыпано свежим снегом. 'Положили головой на Восток. Зачем?' - спрашивает молча Карл, стирая рукавом снежный слой мраморного палимпсеста.
'Мартин фон Остхофен', - выгравировано на плите по-немецки. А вот и два золотых (позолоченных) ангела, приклеившихся спинами к мрамору, вынырнули из-под рукава. Они озябли в своих возлюбленных ритуальными конторами пеньюарах. Они держат дубовый венок над римскими цифрами - Карлу не сразу удалось правильно пересчитать все кресты и палки. 'Октябрь 1436 - май 1451'.
