щедростью у меня сейчас не получится.
Ему очень не нравилось говорить такие вещи. Он не привык говорить такие вещи. Не привык торговаться, как не привык христарадничать и мыть за собой посуду. Он бы с удовольствием вообще не имел представлений о достоинстве монет. Но, странное дело, Никколо не выказал разочарования.
- Знаешь, возжелай я пресловутой бургундской щедрости, я бы направился со своими куколками к Турке или к венецианскому дожу. Столько, сколько они, ты даже в лучшие времена мне не заплатил бы.
- Благодарю, - буркнул Карл.
- Пока не за что. Понимаешь, мне хочется продать это именно тебе, но не потому, что ты такой хороший. Хотя и поэтому тоже, - поправил себя Никколо. - Здесь есть четыре причины. Первая: ты меня не обманешь и не казнишь с целью пресечения шашней с конкурентами. Вторая: мне очень не нравится господин Людовик, хотя я по жизни не переборчив. Только не смейся, но это дело чести. Третья: это будет превосходная реклама - после того, как ты разнесешь на мясной фарш и металлический лом французскую армию, заключать сделки с недоверчивыми восточными варварами будет куда проще. А четвертую я приберегу на закуску.
Короче говоря, Никколо был честен и прост, как уголовный кодекс древней Иудеи и, вдобавок, расположен к Карлу словно родная бабушка. Таких людей Карл любил.
Они ударили по рукам. Было решено, что завтра утром Никколо отправится за остальными куколками, затем вернется и будет самолично надзирать за артиллерией во время кампании. Таково было желание самого Никколо. Карл не возражал - вдруг эти пушки-балерины поразорвет от натуги после первого же залпа. Так хоть будет с кого спросить. И ещё ему было приятно, что рядом с ним будет человек, по-своему неравнодушный к Людовику.
- Послушай, Никколо, а как поживает твой брат, я имею в виду Франческо? Ты что-то говорил, что он... посвятил себя изящной словесности? - с искренним интересом спросил Карл ранним утром следующего дня. Оба были верхом. Карл провожал Никколо до городских ворот. Совершал утренний променад. Отчего-то последние полгода ему было трудно долежать в постели не то что до полудня, как в молодости, но даже до заутрени.
С тех давних времен пожара в бане им.Филиппа Храброго Карл больше не встречал Франческо. В то время как с Никколо судьба сводила его не менее дюжины раз. Краем уха он, правда, слышал, что Франческо ушел с государственной службы и начал графоманить терцинами. Но, может, то говорили не о нем.
- Франческо? Поживает лучше всех. Он уже давно ничего не пишет, кроме писем мне. Говорит, что ему претит эпигонство. Я в этом не разбираюсь, может и в самом деле эпигонство, - спокойно отвечал Никколо. - Он, знаешь, принял постриг. Я его года четыре не видел. Он в Монте-Кассино.
- Это монастырь? - в области монашеского делания Карл был традиционно, настойчиво дремуч. Сказалась набожность мамы Изабеллы. Правда, после её смерти эта дремучесть стала всё чаще давать течь.
- Ну да.
- Выходит, ты его совсем не навещаешь?
Никколо зажмурился, отвалился на заднюю седельную луку и заразительно расхохотался. Карл давно заметил, что так легко переходить от олимпийского спокойствия к шипучему, газированному веселью умеют только жители солнечных, апельсиновых краев.
- А с чего бы мне его навещать? Он что, по-твоему, в тюрьме? - спросил наконец Никколо, в чьём неровном дыхании ещё пузырились смешинки.
Карл, понятное дело, не ответил, да ответ и не требовался. Они были уже за воротами. Пристыженный Карл мечтал сменить тему, но в голове вертелись только клише вроде 'как семья?', тем более неуместные, что семьей Никколо не обзавелся.
- Это хорошо, что ты вспомнил Франческо, - сказал Никколо и натянул поводья. Его воспитанный конь стал как вкопанный.
Карл не понял, что в этом хорошего, но перебивать не стал.
- Это облегчает мою задачу, - пояснил Никколо. - Помнишь, я обещал тебе четвертую причину своего душевного предлежания к тому, чтобы загнать тебе артиллерию?
- Помню. Ты обещал подать её на десерт.
- Вот, стало быть, десерт. Если ты помнишь Франческо, значит ты помнишь тот пожар в бане, тех милых девушек...
'Как же, как же!' Когда они возвратились из-под Нейса, возле собора Карлу бросился в глаза добротный свадебный кортеж. Если про некоторых говорят 'баба ягодка опять', то о Лютеции верно было сказать 'баба ягодка всегда'. Невестой была как раз одна из 'тех милых девушек', а женихом - господин Тудандаль, дважды вдовец.
- Помню, - заверил Карл.
- Чтобы развеселить их, я показывал им шкатулку с механической танцовщицей. А когда начался пожар, я, как и все, был охвачен паническим страхом и о ней просто забыл. А Франческо видел, как ты, весь в огне, схватил диковину и дал с ней деру. Наутро мы с братом посовещались и решили, что шкатулка будет платой за чудесное наше спасение. И она осталась у тебя.
- Осталась, - виновато согласился Карл, который тогда воспринял эту экспроприацию как безгрешное обобществление надличных культурных ценностей. В оправдание себя четырнадцатилетнего, теперь он мог сказать лишь, что понятие 'чужое' тогда мало что для него значило, поскольку в Дижоне всё было 'его' или 'почти его', то есть батюшки Филиппа.
- Она была твоей по праву и мы исключили её из семейного реликвария. Но вот теперь Франческо - не знаю что на него нашло - просит, умоляет меня купить у тебя мавританскую танцовщицу за любые деньги и отправить её с нарочным в Монте-Кассино. Даже не знаю, зачем она ему.
'Тоскует по женскому обществу', - сказал бы Луи, но Карл не сказал.
- Да я тебе её так отдам! - Карлу было жаль расставаться с этой вещицей, но иначе было бы совсем по-купечески.
- Нет, так мне не надо. Тогда, в бане, ты в некотором роде спас нас от пожара, ведь я же не дурак, я понимаю, что архистратиг Михаил не стал бы так стараться ради меня, Франческо и Бартоломео. Он спасал от огня тебя. Таким образом, твоё присутствие спасло нас и танцовщица стала по праву твоей. Теперь я спасу тебя от Людовика и танцовщица опять станет нашей. Идет?
- Идет, - улыбнулся Карл. Ещё одна неприятная тема закрыта.
- Тогда жди меня к следующему полнолунию, - шпоры вонзились в конский бок, но конный торнадо не состоялся. Никколо передумал. Он резко натянул поводья - конь поднялся на дыбы, затем рухнул на четыре копыта и остановился.
- Знаешь, кстати, как зовут мавританскую танцовщицу?
- Нет, откуда?
- Её зовут Исидора, - сообщил Никколо и уехал.
- Хотите, Камилла, я буду учить Вас шлепать карты? Вам станет веселей, потом станете снова ходить, а потом совсем станете здоровой! - Маргарита расцвела в настоящей улыбке.
Она, конечно, хотела сказать 'шлепать картами', но дела это не меняло - Маргарите было жаль всех, особенно тех, кто болеет, особенно таких красивых бледных брюнеток как Камилла.
- Вы настолько любезны, что мне даже стыдно, - К*** с чувством высморкалась и спрятала глаза в разбухшую салфетку.
Говорят, волки, когда попадают в капкан, отгрызают оплошавшую лапу. К***, если бы знала как, отгрызла бы себе сломанную ногу, лишь бы сбежать и не видеть больше у своей постели рассеянной Маргариты, этой трогательной Золушки великого французского наречия, законной жены Карла и совершенно о блядстве Карла не подозревающей подруги всех единорогов в округе, герцогини-сиделки, преображенного образа земной женщины. Сломанная нога, впридачу к ней простуда, а у изголовья - жена твоего любовника. Запустив руку под одеяло, К*** ущипнула себя за бок, чтобы не разрыдаться, но всхлип получился очень не простудным.
