Вторжение в Империю

Хоббс?

У Кэтри Хоббс снова закружилась голова, будто корабельная система гравитации неожиданно сработала в диаметрально противоположном направлении. Она закрыла глаза, стараясь удержаться на ногах, и принялась проговаривать в уме последовательность включения боевой тревоги: снятие пломб со стволов орудий, ручное оружие — на предохранители, энергетический отсек — готовность к расходованию всех резервов, а еще — выкачивание атмосферы из всех временных, чувствительных к ускорению отсеков — таких, как этот блистер. Конечно, существовали ограничители режима боевой тревоги, но их можно было обойти.

Хоббс казалось, что она падает, кувыркается в пространстве с этим человеком, стоящим на пороге смерти.

Когда она открыла глаза, оказалось, что Зай шагнул к ней. Он заботливо смотрел на своего помощника.

— Прости, Кэтри, — негромко проговорил он. — Но ты должна была знать. Когда придет время, командование на себя возьмешь ты. И никаких попыток спасения, понятно? Не хочу очнуться в камере автомедика с лопнувшими глазными яблоками.

— Конечно, сэр, — выдавила Хоббс. Голос ее прозвучал хрипловато, словно она вдруг простудилась. Она сглотнула подступивший к горлу ком и попыталась не думать о том, как будет выглядеть лицо капитана после декомпрессии. Такое превращение попросту не могло произойти. Она непременно должна была спасти его.

Зай прошел мимо Хоббс, шагнул в открытый люк шлюзовой камеры — с черного звездного поля на прочный металл. Хоббс вошла в люк следом за ним и включила механизм задраивания люка.

— А теперь, — сказал капитан Зай, когда открылся наружный люк, — мне хотелось бы взглянуть на эти видеозаписи. «Ни одно из свидетельств военного времени нельзя сбрасывать со счетов, каким бы незначительным оно ни казалось». Правильно, Хоббс?

— Правильно, сэр.

Снова — аноним под номером сто шестьдесят семь.

Шагая вслед за капитаном в командный отсек и радуясь тому, что подошвы ее ботинок касаются прочного, надежного гиперуглеродистого сплава, Кэтри Хоббс позволила себе полюбоваться крошечной искоркой надежды.

Гигантский разум

Александр «потянулся» и ощутил, как волны его воли распространились по инфостуктуре Легиса- XV.

Кризис с заложниками на время прервал нормальное течение информации. Остановилась торговля на бирже, закрылись школы, управление вместо робкой гражданской ассамблеи взял на себя исполнительный парламент. Но теперь, когда имперские войска отбили у риксов дворец, по артериям планеты вновь потекла кровь данных, между ее органами закипел обмен сведениями.

Ближайшие дни наверняка должны были стать днями траура, но пока смерть Императрицы держалась в строжайшей тайне. Легис-XV пережил короткое риксское вторжение, и в данный момент здесь царило чувство необычайного облегчения, нервная энергия высвобождалась и распространялась по сложно переплетенным системам торговли, политики и культуры.

Пока инфоструктура не паниковала по поводу присутствия Александра. Как только мирное население планеты обнаружило, что телефоны, компьютерные блокноты и домашняя автоматика не ополчились против людей, гигантский сетевой разум стал вызывать скорее любопытство, нежели ощущение угрозы. Как бы ни буйствовала пропаганда «серых», «призрак из машины» еще не успел выказать своей враждебности.

Словом, планета пробудилась к жизни.

Александру это нарастание активности придало бодрости и азарта. Первый день самоосознания стал для него необычайно волнующим, но теперь гигантский разум по-настоящему чувствовал и понимал истинную суть Легиса-XV. Бурное возвращение планеты к обычной, повседневной жизни: мерцание деятельности миллиардов человек, вспышки торговых операций и политических решений — все это гигантский разум ощущал так, будто для него снова закончился период тени. Потоки данных из систем вторичного зрения и слуха, стройное функционирование устройств, управлявших транспортными потоками, водоочистными сооружениями, контролем климата — и даже подготовкой местной гражданской обороны к новой атаке. Все это было подобно состоянию после приема утреннего бодрящего напитка.

Конечно, поборники Империи предприняли запоздалые попытки уничтожить Александра. Они запустили в инфоструктуру информационные шунты и «охотничьи» программы, попытались стереть последствия распространения гигантского разума, разорвать самоосознающую обратную связь, которая теперь царила в информационной сети планеты. Но все эти попытки запоздали. Риксы это поняли давно, а тугодумы-империалисты никак не желали смириться: гигантский разум — это так естественно. Когда Риксия Хендерсон проводила теоретические изыскания во времена запуска «Амазонки», она установила, что все системы достаточного уровня сложности тяготеют к самоорганизации, экспансии и в конце концов — к самоосознанию. Вся история биологии и техники для риксов представляла собой отражение этого главнейшего закона, такого же неизбежного, как энтропия. Философия Риксии Хендерсон вытеснила такие понятия, как социальный прогресс, невидимая рука рынка, «дух времени». Все это было мелко и тщетно. Да и сама история существовала исключительно для того, чтобы выработать единственный закон: человечество — это всего лишь сырье для создания более совершенных разумов. Поэтому, уж если Александр зародился, уничтожить его было нельзя — только вместе со всей технологической цивилизацией на Легисе-XV.

Гигантский разум глубоко вдохнул ощущение собственного существования, обозрел колоссальные энергетические резервы своих владений. Наконец-то риксы проникли в Империю Воскрешенных, принесли сюда свет сознания.

Единственными районами на Легисе-XV, остававшимися недоступными для Александра, были анклавы «серых» — города мертвых — крапинки на поверхности планеты. Ходячие трупы презирали технику и потребительство, поэтому от этих городов в сознание Александра не поступали ни телефонные звонки, ни данные о приобретениях или о передвижении транспорта. Эта жизнь после смерти создавала только возмутительное отсутствие шума и трения. Нужды, поддерживающие технику: потребность покупать, продавать, общаться, вершить политику, спорить — все это не существовало в анклавах «серых». Воскрешенные безмолвно и одиноко прогуливались по садам своих некрополисов, занимались примитивными искусствами и ремеслами, отправлялись в замысловатые и бесцельные паломничества по Восьмидесяти Планетам и всем своим существованием подтверждали клятву верности Императору. Но у них не было борьбы, не было ничего такого, на почве чего мог бы зародиться истинный искусственный интеллект.

Александра озадачивала эта до странности разделенная культура. Живые граждане Империи были включены в процессы безудержного капитализма, искали экзотических наслаждений и престижа, а воскрешенные вели уединенную, аскетичную жизнь. «Теплые» участвовали в политической жизни, представлявшей собой невероятно раздробленную многопартийную демократию, — «холодные» единогласно поклонялись Императору. Два общества — одно хаотичное и живое, другое статичное, монокультурное — не только сосуществовали, но ухитрялись поддерживать продуктивные взаимоотношения. Вероятно, оба этих социума являли собой необходимые грани глобальной политики: перемены и их противовес — стабильность; конфликт и его противоположность — согласие. Но разделение было ужасающе жестким, поскольку барьером между двумя культурами было не что иное, как сама смерть.

Культ риксов не признавал жестких границ — в особенности границ между живым и неживым. Рикс-женщины (или просто риксы, поскольку понятие рода риксы отвергали как ненужное) свободно передвигались по континууму между органикой и техникой, брали и выбирали лучшее и сильнейшее из того и другого. Бессмертие риксов не зацикливалось на точном моменте смерти, они предпочитали постепенную трансмутацию-апгрейд. И конечно же, риксы преклонялись перед гигантскими сетевыми разумами — этой восхитительной смеси человеческой активности, опосредованной машинами, высшей степени слияния плоти и металла, на почве которого и возникал Разум с большой буквы.