Вторжение в Империю

— Нет, — ответил он и медленно покачал головой. — Тут пропаганда не врет. Я вызвался сам.

И снова дрожь и ужас, яснее всяких слов. Если бы только это мог быть кто-то другой. Кто угодно. Но к этой знобящей тоске примешивалась вина Зая за собственные мысли. На «серой» планете, откуда он был родом, увенчавших себя славой мертвых уважали куда больше, чем живых.

— Я спустился на Дханту в капсуле-челноке. Спуск баллистический, а для подъема — обычные реактивные двигатели. Размером не больше гроба.

— Ты им поверил?

— Мой капитан четко сказал: если мятежники нарушат условия сделки, то он сотрет это ущелье в порошок залпом из электромагнитных орудий, убьет всех нас. Поэтому из капсулы я выбрался в полной уверенности, что Варгаса нам отдадут.

Двое партизан вынесли тело Варгаса, я помог им уложить его в капсулу. На какие-то мгновения мы, все трое, стали просто людьми. Мы вместе несли убитого, вместе усадили его в кресло и подготовили к полету.

Потом мы отошли в сторону, я в последний раз переговорил с кораблем, сказал, что Варгас к полету готов. Капсула взлетела и унесла его в небо. Наверное, тогда я безотчетно начал произносить Молитву Воина. Есть такая древняя ваданская молитва, еще доимперских времен. Но одному из двоих дхантов, видимо, послышалось что-то другое. Он ударил меня по голове сзади.

Зай недоуменно покачал головой.

— Ведь я только что вместе с этими людьми нес погибшего…

Нару захлестнули волны ужаса. Лаурент, бедняга «серый». Его до сих пор мучили мысли о том, как дханты могли безо всякого почтения отнестись к ритуалу, к Древнему Врагу — смерти. Этот удар со спины потряс его больше, чем месяцы пыток, чем то, что он по доброй воле шагнул в ловушку, чем зрелище гибели угодивших вместе с ним в плен товарищей, одного за другим. Нара слышала безмолвный вопрос Лаурента: двое боевиков вместе с ним несли погибшего человека, так как же они не смогли дать ему закончить молитву? Неужели они были настолько равнодушными, бессердечными?

— Лаурент, — осторожно проговорила она, — эти люди видели, как у них на планете умирали миллионы человек, и без всякой надежды на воскрешение.

Он медленно, почти уважительно кивнул.

— Значит, они должны были знать, что смерть лежит за пределами нашей политической вражды.

«Смерть и есть основа нашей политической вражды», — подумала Нара, но вслух ничего не сказала.

Закатное небо стало красным. Здесь, на крайнем юге, воздух был чистым, без вредных примесей, и в летние месяцы закат длился часа два. Нара встала на колени, чтобы подложить дров в камин. Лаурент опустился рядом с ней и стал передавать поленья. Дом сам выращивал деревья — кедры с ванильным запахом. Они росли быстро, а их древесина сгорала медленно. Но высыхали поленья не скоро, а будучи влажными, шипели. Зай брал поленья по очереди и влажные откладывал в сторону.

— Тебе раньше случалось разводить костры, — заключила Нара.

Он кивнул.

— У моей семьи есть хижина в высокогорном лесу, на хребте Валгалла, чуть выше линии снегов. Никакой кибернетики. Дом выстроен из бревен и глины, обогревается очагом примерно такого же размера.

Нара улыбнулась.

— У моих родственников по материнской линии тоже есть хижина. Только каменная. В детстве я бывала там зимой. На Вастхолде следить за очагом поручают детям.

Лаурент рассеянно усмехнулся — наверное, вспомнил что-то хорошее.

— Это создает чувство равновесия и иерархии, — сказал он. Может быть, кого-то процитировал.

— Равновесия — да, — проговорила Нара и осторожно прислонила одно поленце, потоньше, к догорающим головням. — Но иерархия тут при чем?

— Спичка поджигает растопку, а от растопки загораются поленья.

Нара рассмеялась. Типично ваданская интерпретация — увидеть порядок и структуру во всепожирающем хаосе жаркого пламени.

— Ну что ж, это хотя бы восходящая иерархия, — сказала она.

Они вместе оживили огонь.

— Поначалу с нами обращались хорошо — во время первых нескольких недель, пока шли переговоры. Партизаны, взявшие нас в плен, выдвигали популистские требования, например предоставить медицинскую помощь тропическим районам, где в это время был сезон эпидемий. Вели игру с имперским правительством. Правительство откликалось на их требования — они тут же выдвигали новые, и в итоге возникало такое впечатление, будто вся помощь, какую Империя оказывала Дханту, это исключительно результат захвата заложников. Все положительные результаты любых мер повстанцы приписывали себе. В конце концов имперский генерал-губернатор устал от их пропаганды. Он вообще прекратил гуманитарную помощь.

Нара нахмурилась. Она никогда не думала об оккупации Дханту как о гуманитарной операции. Но конечно, оккупационные войска всегда приносили с собой какой-то общественный порядок. И большинство оккупационных режимов были богаче, нежели их жертвы. После завоевания обычно начинался подкуп.

— После введения имперских санкций начались пытки. И ведь что интересно: наших мучителей не интересовала боль, как таковая. По крайней мере тогда, когда нас в первый раз пристегнули к стульям.

«Стулья, — подумала Нара. — Такое банальное, обыденное слово». Ей вдруг стало зябко, и она повернулась к камину, чтобы впитать больше тепла от разгоревшегося пламени.

— Эти стулья были из разряда экспериментального медицинского оборудования и обеспечивали полное подавление боли, — продолжал Лаурент. — Когда у меня отняли левую руку, я совершенно ничего не почувствовал.

Нара зажмурилась. Она начала осознавать сказанное. Даже без всякой эмпатии она услышала бы в голосе Лаурента нотки нащупывания, пробную каденцию неотрепетированного повествования. Он никому никогда об этом не рассказывал. Возможно, существовал какой-то краткий отчет, бесстрастное изложение событий в военном рапорте. Но живому человеку о том, что случилось на Дханту, Лаурент рассказывал впервые.

Неудивительно, что его психические шрамы казались такими свежими.

— Сначала отрезали всего двадцать сантиметров, — сказал он. — Нервы в протезе блестели, как золотые нити. Я даже видел, как сокращаются мышцы, когда шевелил пальцами. Искусственные кровеносные сосуды были прозрачные, и я видел, как в них пульсирует кровь.

— Лаурент, — тихо проговорила Нара. Она не то чтобы умоляла его прекратить рассказ. Просто нужно было что-то сказать. Она не могла бросить его голос в одиночестве посреди величественного полярного безмолвия.

— А потом отрезали еще. Сорок сантиметров. Тогда стало больно сжимать пальцы, их словно сводило судорогой. Но ничто невозможно было сравнить с… отвращением. Видеть, что твоя рука реагирует на движения так естественно, как будто она по-прежнему на месте. Я дал себе клятву, что не буду шевелить ею, что выброшу ее из мыслей — стану думать о ней, как о мертвой. Но я чувствовал ее. Только сильная боль была подавлена. Это необычное ощущение. Не то, что покалывание.

Он пристально уставился на пламя.

— Дханты всегда слыли великими целителями, — сказал он с горькой насмешкой.

Что-то вдруг глухо треснуло в камине — какой-то водяной или воздушный пузырик взорвался. Брызнули в разные стороны искорки, но экран, заслонявший камин, не дал им долететь до Нары и Лаурента. Яркие огненные точки выстроились в линию на каменном полу, очертив границу невидимого барьера.