хочется предположить, будто вначале Барбий был в настроении красиво наврать мне, но потом отчего-то врать раздумал.
Итак, новоиспеченная звезда гладиаторской арены Барбий принялся ходить к Терцилле, позировать для статуи Геркулеса. Старую статую, по словам домоуправителя, разбили нерадивые рабы – устроили драку из-за одной беспутной девчонки, вот в пылу драки-то…
Скульптор Зенон показал себя человеком дельным, хоть и задавакой. Своей мастерской в городе он не имел, да и иметь не хотел, предпочитая исполнять сложные скульптуры прямо на дому у заказчика. Заказчиками же выступали сплошь знатные мироеды, дома у них были обширные, да и народу там толклось обычно столько, что одним зеноном больше, одним меньше…
В доме Терциллы Зенону отвели сарай, приставили к нему двух помощников и, считай, зачислили на довольствие. Кормили отменно, угождали, оказывали почести.
Такая жизнь скульптору нравилась, поэтому с Геркулесом он не спешил.
Терциллино семейство принадлежало к всадническому сословию. Патер фамилия по имени Клодий, отец Терциллы, был мужчина моложавый, толстомясый и веселый.
В меру сил занимался Клодий шлюхами, в меру сил – делами (и рудники у него имелись, и цветочные плантации, и лавки благовоний повсюду, даже несколько в Городе).
Первое в пороки записать было трудно, поскольку мать Терциллы умерла родами, жениться же во второй раз Клодий не стал. От добровольных сватов отбивался он цитатами из греческих философов – убежденных педерастов и лютых женоненавистников.
Батюшка Клодий проводил время в разъездах, души не чаял в Терцилле и Фурии (так звали брата- близнеца Терциллы), смотрел на все проделки детей сквозь пальцы и на средства не скупился, раздумывая лишь над тем, что бы еще такого подерзее выкинуть – в смысле денежных трат.
Это была его идея: заказать для дома баснословные росписи и дорогую скульптуру, чтоб как у самого Цезаря. Предшественник Зенона Никанор, тоже гречишка, был так рад щедрому заказу, что изваянию Юпитера придал черты Клодия – очень уж хотел подольститься.
Целые дни Терцилла проводила под надзором своего брата-близнеца Фурия.
Странным малым был этот Фурий.
Делами и службой не интересовался вовсе, женщинами – тоже, хотя был отчаянно красив лицом и прекрасно сложен. Казалось бы, влюбляйся сколько влезет. Но нет! С большой охотой Фурий бренчал на кифаре, читал какие-то сомнительные мистические книжки (судя по описаниям невежды Барбия – пифагорейские), любил гадания и безделье. При этом был чудовищно обидчив, нервен и болезненно привязан к Терцилле.
Стоило Терцилле задержаться на рынке на лишний час, как дома ее ждала гнусная сцена – Фурий рыдал и вопил, Фурий грозился покончить с собой и рвал на себе волосы – в общем, куда там Еврипиду с его трагедиями.
Проницательный Барбий отмечал, что именно из-за Фурия, а не из-за папеньки, Терцилла досидела в девках до двадцати семи годов.
– У нее и хахалей-то никаких не было, представляешь? Я девой ее взял! Невинной девой! – шептал Барбий и глаза его сумрачно блестели.
– Ты же говорил, она жрицей при храме Божественного Юлия состояла? Может, этим все и объясняется, друг? – предположил я.
В общем, Терцилла была не замужем. Терцилла была девственницей. Терцилла была красива и несчастлива.
Этих трех обстоятельств опытному в любовных делах Назону хватило, чтобы с гарантией предсказать: неприступная Терцилла обязана влюбиться в Барбия. Потому что боги создали плотины для того, чтобы время от времени плотины рушились, порождая водопады, наводнения и катастрофы, это вам любой вавилонянин подтвердит.
Катастрофой все и кончилось. Но – по порядку.
Вначале Барбий просто ходил к Зенону позировать. Скульптор рисовал, затем ваял отдельные части тела, для пробы. Молился Геркулесу, чтобы научил, какая нога лучше – номер первый или номер десятый? Капризно переставлял Барбия с места на место, вынуждал менять позы и гримасничать по-всякому. Работа не чета гладиаторской. Ни тебе вывороченных внутренностей, ни отрубленных ушей. Но Барбий не был бы собой, если бы его все это полностью устраивало.
– Умучил меня этот Зенон страшно! «Возлозись-ка, мюе гетайр, на кроватейон. Нет. Не тяк. Не возлозись. Восстань-ка там, на этот камень. Тяк! Тяк! Подними свою хейрос. Нет, левикос. Теперь правикос, хорош! Хейрос хорош!» И так целый день. А вот еще было, решили мы с ним в шутку побороться. Оказалось, хватка у него, как у нашего брата-гладиатора! Руки крепкие, пальцы как крючья! Я-то с ним шутя тузился, а он со мной всерьез. Синяков у меня было потом – как пятен на леопарде! И вроде старикашечка такой хилый, а руки стальные. Кто бы мог подумать!
– Сам дурак, – успокоил его я. – Мог бы и в самом деле минуту подумать. Скульпторы-то сызмальства глыбами мраморными ворочают.
Но основная причина недовольства Барбия скрывалась не в сарайчике Зенона, а в женских комнатах Клодиевого дома.
За два месяца трудов натурщика Терцилла лишь дважды зашла в мастерскую, чтобы посмотреть, как продвигается работа!
Для мужского самолюбия Барбия это было хуже розог.
Он-то уже мысленно записал Терциллу в свои страстные (хотя, может, и платонические) воздыхательницы. И рассчитывал, что не только Зенон будет мускулами на его хейросах любоваться! А тут…
Один раз Терцилла поднесла скульптору и натурщику освежающее питье, исполняя долг хозяйки. Еще раз зашла просто так, поболтать. И все! Бывай здоров! Ни тебе записочек, ни подмигиваний.
Бедняга Барбий чувствовал себя дитятей, у которого обманом отняли сладкую тянучку.
До того дошло, что он даже начал подумывать, как бы контракт раньше времени расторгнуть. Потому что всем нам хочется получать большие деньги, а к деньгам в придачу – чтобы подавали язычки фламинго в винном соусе. И когда язычков не подают…
Угрюмый, скованный скукой Барбий простаивал часы перед Зеноном, изобретая, чем себя развлечь. И всякий раз, когда Зенон отлучался по нужде или просто отворачивался, томящийся Барбий выкидывал очередное коленце, на мой вкус – странноватое, на вкус Барбия – отменно смешное.
Однажды Барбий подсадил в чашу с сухой, размолотой в пыль белой глиной цыпленка – когда Зенон появился, птенчик выпорхнул из миски и с отчаянным писком бросился наутек. Зенон, который был трусоват и суеверен, от неожиданности лишился чувств и набил на затылке шишку. В другой раз, когда Зенон заставил его позировать в атрии – там, мол, освещение подходящее, – Барбий битых два часа вынужденно любовался статуей Дианы-охотницы. Изгибами ее восхищался, красотой сосцов и непорочностью взгляда. А когда Зенон пошел кликнуть рабов, чтобы принесли подслащенной медом воды, Барбий («сам не знаю, что на меня нашло, друг!») изловчился и… поцеловал статую в губы!
– Я только недавно понял, что после этой шутки все началось, – сказал Барбий с тоскою.
«Шутил бы ты лучше с людьми…» – подумал я, но благоразумно промолчал. В конце концов, речь снова зашла о Диане!
Через несколько дней уже знакомая Барбию служанка Терциллы ткнула ему в ладонь записку. Терцилла предлагала Барбию встретиться в священной роще за чертою города – неподалеку у семейства имелась еще одна вилла. Барбий ликовал. Барбий справлял триумф! Все-таки не обманулся!
– Я хочу, чтобы ты познал меня, Барбий. Потому что я люблю тебя. И буду всегда любить, – сказала Терцилла и сбросила одежды.
Вокруг было тихо, как бывает летом сразу после рассвета. Обочь, звякая о зубы грубым медным трензелем, жевал траву чубарый Терциллин конь, две охотничьи собаки гоняли лягушек по камышам – пока домашние спали, хозяйка выехала на конную прогулку.
– Что ты думаешь я сделал тогда, а, друг? – спросил меня Барбий вкрадчиво.
– Наверное, сделал, что она просила, – осторожно предположил я.
– Не сделал.
