представилась молодица, какая только бывает писанной на картинах в панских покоях. Повела рукою Войтиха по волосам и рассыпались они черною волной на ее спине вплоть до каблучков сапожек.
– Зачем мне эта грудь, коли у меня нету родного дитяти? – заплакала пани Войтиха.
Тлел фитиль свечи у киота. Храпели Войт и отец Серединский, нагрузившись варенухой. В горнице был спертый дух. В хлеве на насесте запели петухи.
Проснулась Войтиха и к удивлению обнаружила, что рядом с ней казак с седым чубом, довольно крепок. Наваждение и только. Она перекрестилась и плюнула на того казака, будто он был нечистой силой. После утренней молитвы она приняла решение перед Покрова Божьей матери идти к Спасу Межигорскому, принять отпущения грехов, просить Бога о милосердии и Святую Деву о заступничестве.
Федир Черненко спросонок схватил рукою то место, где была Войтиха. Не обнаружив ее там, он потянулся, широко зевнул, перекрестился и встал.
Молодики спали в клуне на сене. Они были совершенно безусые, но вихрастые, один немного конопатый, у другого лицо чистое и розовое, как у девки на выданье. То был Тарас Хмель. А конопатого звали Кузьмой Чигиринским.
При одном виде пригожей молодицы или дивчины Тарас становился совершенно пунцовым и очи опускал долу, будто и не казак. В отличие от Тараса Кузьма женской близостью не смущался.
Растолкав молодиков, Федир велел им седлать. В Хаджибей они въезжали по Очаковскому тракту, куда вывела их глубокая балка с размоинами. Буераки были из черной земли, лишь местами в них проглядывал суглинок. Склоны их поросли кустами и травой, где могли прятаться зайцы, а возможно и косули. Здесь также шныряли суслики, хомяки, полевки и прочая мелкая пакость, к которой казаки были совершенно безразличны.
Солнце поднялось к тому времени довольно высоко. Оно уже изрядно припекало, тем более что небо было чистым.
У кофейни Аспориди
У Хаджибея стоял людской гомон, со всех сторон была слышна речь на языках здешних поселян.
Ржали лошади в упряжках и у коновязи, ревели волы у водопоя, блеяли козы и овцы на выгонах, лаяли собаки, только верблюды и стояли, и шли молча, высоко задрав головы, хоть они и были навьючены всевозможной поклажей.
Разный люд разбирал стены турецкого замка, строил хаты из камня и земляного кирпича. Штукатурка, правда, была очень скверная. На известковый раствор брали морскую воду. Эта дурная привычка сохранилась надолго, потому что пресную воду тут развозили в бочонках за немалые деньги – тридцать копеек с бочки на двадцать ведер. Поздней осенью и ранней весной, бывало и в мягкую зиму, когда подтаивал снег и залегали туманы, штукатурка на соленой воде втягивала влагу, отчего стены и потолки в хатах нередко сырели.
Недалеко от берега с лодок и баркасов голытьба сооружала мол, чтоб морские волны не обрушивались на причалы, где уже стоял двухмачтовый крутобокий купец.
Возле кофейни Аспориди росли две старые корявые груши. Речь идет о грушевых деревьях, а не о вербах, на которых, как известно, иногда растут груши. Так вот эти две груши, что со времен царя Панька росли перед кофейней Аспориди, неизвестно кем и зачем были посажены, наверное, однако, казаком или чумаком с Украины, потому что груши там всегда в большом почете. На Рождество на Украине, кроме кутьи из пшеницы на тертом маке и орехах, варили узвар из сушеных древесных плодов. А какой же узвар, ежели в нем нет груш?
Крученые ветрами ветви старых груш были настолько раскидистыми, что закрывали всю улицу перед кофейней. Верхушки их отягощали крупные желтые плоды. Добраться до них было совершенно невозможно. Под грушами была тень и пробивался из-под глыбы известняка прозрачный родничок. Здесь копошились малые дети, которые лопотали по-разному.
Несмотря на различие в языках, мелкий народец был во взаимопонимании, совместно что-то копал, таскал, а иногда и рушил.
Казаки подъехали к грушам и там спешились. Федир решил с сопровождающими его молодиками заглянуть в кофейню, малость подкрепиться, но более послушать, что люди врут.
– Никак Федир? – неожиданно услышал он за спиной знакомый голос.
– Ну да.
– Черненко?
– Ну да.
– А ты – Хвесько?
– Ну да.
– Задерихвост?
– Ну да.
– От так встреча. Подойди поближе. Может, ты вовсе не Хвесько, а Грыцько Орлик – Орленко.
– Ты помнишь, Федир, как мы брали у турка эту фортецию – Хаджибей?
– Ну да, помню, – сказал Федир Черненко. – Пан полковник тогда дал клич «в лаву»! По правую руку от меня был хорунжий, а как его звали, убей Бог, не знаю. Только турок бежал с крепости вниз, мы его тут и взяли так, что с него черти посыпались.
– Куда ты подался после того, что мы побывали у того боярина?
– Немного погулял на этой стороне, а потом вырушил в Киев. У меня там кума Соломия.
– Соломия? – удивился Хвесько.
– Ну да, Соломия.
