форштадтах. В первых получателях были сам де-Рибас, де-Волан, генерал-поручик Волконский, орловский купец Иван Лифинцов, харьковский – Григорий Автономов, елисаветградские – Железное и Кленов, орловский же – Портнов, прибывшие из иных внутренних губерний России Степан Михайлов и Андрей Соколов, чиновник-переселенец из Рагузы Андрей Иванович Алтести, из Венгрии – Дмитрий Матич, состоявший в личных секретарях его светлости князя Платона Зубова, выходцы из Польши, Греции, Триеста и Ливорно.
Иван Лифинцов заложил большой лабаз для зерна, открыл бакалейную и скобяную лавки. Лист подтвердил его права на участок, который он начал обустраивать еще в 1792 году. Лифинцов был мужиком благопристойным, в церкви истово крестился на образа, в постные дни не скоромничал, не сквернословил, купчиху холил и лелеял, отчего она была весьма гладкая. Иногда, правда, Лифинцов говорил супружнице: «Ох, и ленивая ты, матушка, гляжу я на тебя, от лежания только толстеешь». Однако слова эти произносились им ласково. На то купчиха отвечала тихо и вкрадчиво: «Идол ты бездушный, Ванюшка, нет у тебя ко мне человеколюбия и милосердия».
– Ну полно, полно, матушка, серчать. Я тебе вот гостинец принес – шаль заморскую. У самой генеральши Волконской такой нету. Еще жалую тебе белую из козьего пуха персидскую материю и зеленое французское сукно на епанчу.
– Не прельщай душу мою, Ванюшечка. Подай-ка сюда шаль, – при этих словах купчиха жеманно закрывала глаза и протягивала супругу белую сдобную руку.
Купец Иван Ильич Шапорин – приятель Лифинцова, как староста резницкого общества, просил на Вольном базаре выделить пристойное место для сооружения каменных мясных лавок, а позади их – двориков для загона и содержания назначенного на убой скота.
Второй гильдии купец Савва Железнов в Комитет по строительству вошел с прошением о выдаче ему открытого листа на несостоящее в застроении место, где бы мог он поставить для торговли скобяным товаром каменную лавку.
Торгующие в бакалейном ряду Вольного базара купцы хлопотали о выдаче им открытых листов на прибавление к их участкам под лавками по четыре сажени, дабы можно устроить необходимые в коммерческом деле лабазы.
Купеческое сословие в Одессе множилось, набирало силу, становилось все более влиятельным, поскольку в руках его были большие капиталы.
Осипу Михайловичу пришлось отписывать разным начальствам по наветам недоброхотов Одессы. Ростопчин утверждал, будто Одесская бухта для надобности коммерческого порта совершенно непригодна, будто сбрасываемые на дно бухты при сооружении молов каменья поглощаются зыбучими песками и без следа исчезают. Надо сказать, однако, что уже при закладке порта в прибрежном строительстве были замечены неудобства, но более от оползней и наступления моря на сухую землю.
Первую карту Одесского побережья составил тогда флотский лейтенант Павел Васильевич Пустошкин – офицер, известный ученостью, умом и прилежанием. Работа была сложна и не каждому по плечу. На карте мыс у Хаджибея изображался заметно выступающим под острым углом в море далее того же мыса нынче. От начала мыса в материк вдавалась бухта, пригодная для укрытия и стоянки кораблей в штормовую погоду. Эти показания Пустошкина подтверждались старыми казаками, которые ходили сюда воевать турок.
В 1797—1798 годах картографическую съемку одесских берегов и бухты производил капитан Осип Осипович Биллингс, переведенный на Черноморский флот с Камчатки. Он сделал промеры всего залива. Биллингс, как и Пустошкин, был офицер редкостно ученый и совестливый. Бухта была найдена им для мореходства весьма способной. Он же нашел и основания для строительства молов – две каменные гряды с такой примерной прочностью, что никакой шторм не мог их повредить. Это облегчало обустройство портов и причалов. Строительные работы обходились довольно дорого, но более от нехватки рук. Наряду с воинскими командами, сваи били и вольнонаемные рабочие. Но, получив несколько денег, свободный бродяга покупал землю и становился независимым сельским хозяином, впредь на портовые работы не шел или шел нехотя, от случая к случаю, едино, чтобы раздобыть денег для какой надобности. В труды по сооружению порта подрядчики завлекали и отъявленных негодяев, по которым плакала виселица.
Грицько Остудный определился на Карантинный мол десятником. Людей в работы он брал у винных бочек на Вольном базаре. Расчет был в конце дня, когда заходило солнце и по причине наступающей темноты выполнять дольше работы было невозможно. Получившие расчет на работу не шли, пока не пропьются.
Большую нужду в наемных руках имели господа чиновники, коим казной были жалованы тысячи десятин удобной и неудобной земли под заселение и разную промышленность. За неимением крепостных крестьян многие из них встречали в этом неодолимые трудности. Чиновники, кто половчее, сдавали землю под картаму беспаспортным бродягам, обыкновенно из украинцев, поляков, а то и русских, среди которых были беглые владельческие крестьяне, солдаты и матросы. Картамой называли плату за наем земли. Указанные бродяги предпочитали обрабатывать землю для себя под картаму, нежели быть поденщиками. Купить землю они не могли за отсутствием паспортов. Но среди бродяг было много не склонных к домовитости, а более гультяев, которые нанимались на работы там, где больше платили, или шли на клаки. Это явление было свойственно только здешним местам. Состояло оно в том, что в небольшие праздники землевладельцы вместо платы за работу устраивали жнецам или пахарям обильное угощение. После пиршеств мужики с бабами спали вповалку, что называется откинув ноги в сторону, а на рассвете после умеренной опохмелки и в ожидании такого же обильного угощения принимались за работу.
Но были помещики, которым за высокую плату удавалось закрепить наемных рабочих на длительное время. Такой стала ферма Пиктета близ Сычавки. Ею образцово управлял наемный агроном месье Бомон. Под хлебами, выгонами и сенокосами здесь было двенадцать тысяч десятин земли. Произрастали тут плоды величины невиданной и в невиданном множестве, отчего гнулись столы на базарах и происходила дешевизна в иных краях империи также невиданная.
Кирьяков писал де-Рибасу: «Честь имею довести до сведения вашего, милостивый государь мой Осип Михайлович, что немалый ущерб городу и обывателям, которые обитаются на хуторах, приносят грабительства и убивства от разбойников. На тех душегубов полковым есаулом Черненко по моему наказу посылаются сыскные казаки, равно употребляются полицейские чины. Это знатно убавляет сие зло, но вывести его не может. По моему разумению, ваше превосходительство, в городе этом следует убавить людей без пристанища и допуск сюда производить только через заставы, которые надобно наипоспешнейше соорудить. Необходимо смотреть за продажей на базарах разных из рухляди разностей, чтоб отвратить торг награбленными пожитками. От того разбойники не будут пользоваться своим злодейством. Скальные пещеры на хуторах и в иных местах душегубы и грабители употребляют для прибежища. Поэтому нахожу нужным назначить постоянный ночлег для прихожих и приезжих в домах, называемых отелиями и заезджими дворами. Ежели кто из мещан или хуторян тех приезжих по родству или приятельству принимает, то должен о том объявлять в градскую избу мне или в войсковую канцелярию господину полковому есаулу Черненко с указанием кто, откуда и за каким делом в город или на хутор прибыл. И то, ваше превосходительство, в уважение должно принять, что промеж тех бродяг случаютца беглые от помещиков и рекрутских наборов. Недурно бы учинить перепись всех обывателей и препоручить то священнослужителям
