твари, которую ты, человек, в особенности – ты, христианин, предал:
Вот в чем вся проблема: в той ситуации, где мы находимся, в Истории, как и в нашей частной жизни, мы обвиняем Бога! Бог нас не обвиняет, но лишь с грустью задает нам вопрос: где ты? Быть может, вы помните роман польского писателя, который, правда, скорее известен моему поколению, чем более молодым людям, «Quo vadis?», «Камо грядеши?»{307}. Это история из времен самого первого гонения. Спасаясь, Петр уходит из Рима, у городских ворот он встречает Христа и спрашивает Его: Quo vadis, Domine? Куда идешь, Господи? И Христос отвечает: иду в Рим умереть с Моими братьями, потому что ты их оставил. Вот как ставит нам вопрос Господь.
Вот ответ на него из реальности наших дней. Во время гражданской войны в России мать с двумя детьми, которой грозил расстрел, была спасена незнакомой ей женщиной по имени Наталья. Та назвалась ее именем и погибла. «У меня нет детей», – объяснила Наталья спасенной. Этот рассказ меня очень глубоко тронул, я часто привожу его в пример и он неизменно вызывает отклик в сердцах.
Заступничество – реальность, молитва – реальность, но это верно лишь в случае ответственной, вовлеченной позиции, «ангажированности». Мы все время говорим о вовлеченности: политической, общественной, всевозможной, но сами мы остаемся в стороне, мы то включаемся ответственно, то безответственно отходим: включаемся на время, как можно наняться на какой-то срок! А затем, когда мы устали страдать, мы говорим тому, кто в сердцевине страдания: продолжай, а я отдохну; когда усталость пройдет, я вернусь поддержать тебя. Бог так не поступает!
Я хотел бы дать вам еще один пример. Человек, которого я знал близко{308}, который оказал на меня определенное влияние в молодости, был во время немецкой оккупации схвачен и отправлен в концентрационный лагерь. Он вернулся оттуда через четыре года. При первой встрече я спросил его: «Что вы вынесли из лагеря?» Он ответил: «Тревогу». Меня это поразило, потому что он был человеком крепкой веры, сильным человеком, и я переспросил: «Вы потеряли веру?» И он ответил: «Нет, но, видишь ли, пока я был в лагере и подвергался жестокостям, насилию, я сознавал, что Бог дает мне власть прощать. В любое мгновение я мог сказать: „Господи, прости! Они не знают, что творят“. В любое мгновение я мог сказать: „Господи, Тебе больше нечего взыскать с них, я простил им в Твое имя“. А теперь я на свободе. Те, кто нас так мучил, когда-то встанут перед судом Божиим, и я хотел бы всем существом воззвать к Богу: „Прости!“ Но как Он может мне верить? Я больше не страдаю».
Вот человек зрелый, не герой. Он был человек жесткий, трудный, тяжелый, от которого нельзя было ожидать каких-то мистических порывов. Он сумел молиться, потому что был в сердцевине драмы. Мы не в состоянии молиться – мы на берегу моря и просим Бога спасти тонущую лодочку. Если бы нам хватило мужества самим взяться за дело, мы сумели бы молиться, мы были бы там же, где наш Ходатай, Первосвященник всей твари (Евр 8:6), Христос. Наше призвание в этом.
Может быть, вы мне скажете, что образы, которые я выбрал, слишком велики для нас. Разумеется, кто из нас подобен Наталье или этому человеку, о котором я говорил, кто из нас действительно в меру образа Христова? Но если мы не таковы, значит, мы неверны своему призванию, потому что мы призваны быть живыми членами Тела Христова. Патриарх Алексий{309} как-то в ответ на вопрос, почему в России не борются за бoльшую свободу для Церкви в советском обществе, ответил: «Потому что Церковь – не бюро пропаганды, Церковь – Тело Христово, ломимое за спасение своих гонителей».
Мы – это Тело либо мы изменники. Иного выбора нет. Мы должны быть присутствием Христа, по примеру Натальи, по примеру этого человека, – в малом и в великом, все равно. Когда кто-то унижает, обижает вас и вы не в состоянии простить, когда у вас напряженные отношения в той небольшой человеческой среде, которая вас окружает, и вы не умеете разрядить это напряжение, – здесь-то и начинается проблема заступничества, и здесь же она разрешается.
Мы никогда не сможем молиться, кроме как под воздействием Святого Духа, храмами Которого мы призваны быть, и не только местом Вселения, но откровением, проявлением, сиянием Его в мире.
Наше призвание – стать причастниками Божественной природы, – это слова апостола Петра из его Послания (2 Пет 1:4), стать не просто вообще детьми Божиими, но, по слову святого Иринея Лионского, в Единородном Сыне, в Котором мы, действием Духа Святого, едины, стать единородным сыном Божиим.
У нас нет выбора: либо мы принимаем свое христианское призвание, либо должны его отвергнуться. В таком случае наберитесь мужества – наберемся мужества! – ставить Бога под вопрос и понять, где Его место и что Он такое. И будем готовы, что Бог может поставить нас под вопрос, и признаем собственную трусость, свое предательство, свое отсутствие. И изнутри этой ситуации, где Бог окажется оправданным в наших глазах, а мы осужденными, мы найдем, в акте покаяния, путь к соединению с Ним и тогда сможем вознести свой голос, воздеть руки, устремиться душой к Богу в заступническом действии по образу Христа, а не в порыве, который будто стремится противостать «несправедливости» Божией, что мы так часто пытаемся сделать.
Мужество молиться{310}
Молитва – одновременно искание Бога и встреча с Ним, которая перерастает в общение. То есть молитва является и деятельностью, и состоянием, а также определенным взаимоотношением с Богом и определенным отношением к тварному миру. Она рождается из осознания того, что мир, в котором мы живем, – не просто двухмерный, жестко ограниченный временем и пространством, «плоский» мир, где мы встречаем то, что нас окружает, лишь как поверхность, однообразную толщу, под которой – пустота. Молитва рождается, когда мы открываем, что мир имеет глубину, что мы не просто окружены видимым, но погружены в невидимое и пронизаны им. И это невидимое – одновременно присутствие Божие, высшая и предельная реальность и глубинная сущность человека. Видимое и невидимое не противостоят друг другу, но и не просто накладываются: они присутствуют одновременно, взаимопроникаясь, как огонь и раскаленное железо. Они взаимодополняются в той тайне, которую английский писатель Чарльз Уильямс называет «
