Вот они, главные испытания шестого прототипа «Дюрандаля»! Если ему удастся совершить посадку, значит, истребитель можно ставить на поток. Потому что в прочих отношениях модель превосходна.
Эстерсон вспомнил изматывающий западный ветер над патагонским полигоном.
Вспомнил смешные, торгашеские молитвы Марио.
Блекнущую хризантему в голубом небе – все, что осталось от пятого прототипа. И свои бесстрастные, сухие слова: «…Вы хотите, чтобы истребитель сохранял неуязвимость и при атмосферных полетах. Но ведь мы видим: защитное поле изменяет параметры турбулентности и обтекание корпуса воздушным потоком принимает принципиально иной характер. Это фатально сказывается на прохождении аппаратом атмосферы, и хотя я неоднократно…»
Да, конечно, истребитель доработан. Устранен тот глупый баг с прожиганием свища. В сотый раз пересчитана компоновка и балансировка несущего планера.
Сверх того, механизация несущих поверхностей доведена на «Дюрандале» до девяноста процентов. Образно говоря, у этого образца уже не классические горизонтальные плоскости и аэродинамические рули, а крылья бабочки, покрытые множеством независимых чешуек. Каждая из них способна менять свое положение оптимальным образом, компенсируя иррегулярности вихревых потоков.
И все-таки…
Эстерсон боялся. Боялся как никогда в жизни.
Он закрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул. Во рту пересохло.
Ужасно хотелось пить. После выхода из своих апартаментов на «Боливаре» Эстерсон не промочил горло ни одним глотком воды.
Писать, кстати, хотелось еще сильнее, чем пить. Эстерсон забеспокоился, как бы это его желание не удовлетворилось самопроизвольно.
Безукоризненная чернота небес едва заметно затуманилась. Одновременно с этим началась тряска – пока еще легкая.
– Что за чертовня? – сквозь усиливающийся треск в переговорном устройстве донесся до Эстерсона первый за все время полета вопрос Песа.
– Мы вошли в верхние слои атмосферы. Постепенно гасим скорость на глиссаде.
– Тут трусит так, что… тысяча чертей… чуть не откусил себе язык…
– Держитесь, пан Станислав. Ерунда осталась.
– Маловато в вашем голосе… уверенности… черт, опять…
– Лучше помолчим, пан Станислав.
Болтанка усилилась настолько, что теперь и Эстерсону было нелегко разговаривать без риска прокусить себе щеку или язык.
Эстерсон поглядел на экраны кругового обзора и на цифирь тактической информации.
Проклятый «Бэкон» не унимался!
Где-то на полминуты их комендор потерял истребитель из виду… Но вот справа вновь полыхнули четыре едва приметных лазерных нити!
На этот раз «Бэкон» промазал и мимо истребителя, и мимо щита. Но следующие залпы достигли своей цели – снова ярко осветились экраны заднего обзора.
«Дюрандаль» между тем уверенно сбрасывал высоту, двигаясь вдоль терминатора, разделяющего дневную и ночную стороны планеты.
Эстерсон впервые после входа в атмосферу проанализировал полетную информацию.
Скорость… Высота… Угол атаки… Угол крена… Подъемная сила… Ускорение свободного падения… Тяга… Давление… Направление и сила ветра…
С ужасом осознал, что эти цифры мало что ему говорят. Разумеется, он, как конструктор, понимал каждую из них в отдельности и о каждом параметре мог бы написать целую диссертацию. Однако быстро оценить и сжато охарактеризовать ситуацию, назвать происходящее «плохим полетом» или «нормальным» было по силам только опытному пилоту.
А ведь садиться как-то надо!
Будь он один – мог бы просто снизиться эдак километров до десяти, а лучше до пяти и катапультироваться. Но их-то двое с Песом! И у поляка нет никаких, совершенно никаких средств спасения!
От этих мыслей ему сделалось так плохо, что он даже забыл об угрозе катастрофы, которая оставалась вполне реальной до тех пор, пока работал генератор щита.
Да, он конструктор. Он генеральный конструктор. Он знает о «Дюрандале» все – и более чем все.
Но он не пилот!!!
По крайней мере не настолько квалифицированный пилот, чтобы, с маху войдя из космоса в атмосферу землеподобной планеты, снизиться на десятки километров, отыскать подходящее место и совершить мягкую посадку. Ведь для этого два основных параметра – высоту и скорость, подрабатывая управляющими плоскостями и дюзами носового пояса, нужно менять таким образом, чтобы в итоге на относительной высоте ноль скорость оказалась тоже ноль.
Да-да, именно: ноль и ноль.
В принципе конструкция «Дюрандаля» позволяла при достаточном опыте садиться «по-вертолетному», то есть на любой пятачок. Либо же приземляться традиционно, на твердый и ровный участок поверхности, с черепашьей скоростью сорок—пятьдесят метров в секунду, после чего истребитель совершал еще полукилометровый пробег по полосе.
Но где он, этот твердый и ровный участок поверхности?!
Как назло, те же мысли посетили и Песа:
– Кстати, Роланд, а где мы намерены сесть?
– Думаю… Думаю… Вдали от крупных поселений.
– Мудро. – Пан Станислав саркастически хмыкнул. – Я имею в виду, на что? На воду?
– Большая песчаная отмель… Или вот глинистое дно высохшего лимана… Я думаю… Это оптимально…
Во время разговора Роланд несколько раз пытался нажать кнопку «Посадка» на панели автопилота.
Нет, брать ответственность за машину на себя автопилот отказывался категорически. Условия, в которых ему предлагалось действовать на Фелиции, были далеки от типовых. Истребитель не слышал ни одного приводного маяка и не видел на планете ничего похожего на специальную посадочную площадку для флуггеров.
Кроме того, бездушная дрянь напомнила Эстерсону о пренеприятнейшем обстоятельстве: поврежденное еще в космосе вертикальное оперение «Дюрандаля» под колоссальным напором воздуха продолжало разрушаться. Это значило, что истребитель постепенно теряет управляемость.
– До земли уже близко? – не унимался поляк.
Вот уж чего ему сейчас не хватало, так это болтовни!
– Пан Станислав, буду перед вами честен. Наши шансы на спасение очень низки. Посадить истребитель будет трудно. Если не суждено нам больше свидеться – прощайте. Был рад знакомству.
– Эй, Роланд, что-то вы раскисли! А ну, не вешать носа! Вы же создатель этой машины, вас-то она должна слушаться!
– Разве что мистическим образом, – пробормотал Эстерсон, прирожденный скептик. – Пожелайте мне удачи, пан Станислав!
– Удачи, ясновельможный пан Роланд!
– И вам удачи. Конец связи. – Эстерсон вырвал из уха горошину синхронного переводчика, соединенного с внутренней переговорной системой истребителя.
Теперь – безмолвие, но отнюдь не тишина.
Каждая частица флуггера сейчас пела на своей особой ноте, эти нотки складывались в свист, свист переходил в гудение, а гудение разрасталось до громоподобного рева.
Звукоизоляция не могла справиться с этой симфонией рукотворного болида. Эстерсон некстати подумал, что эту недоработку надо будет устранить на седьмом прототипе.
«На каком еще прототипе, идиот?! Не будет больше никаких прототипов!» – рассердился конструктор.
