никто не выживет в Кедровой Усадьбе. А если выживет – так в этом его, Эгина, заслуг уже не будет. Что поделать, если он просто дитя немощное против местного неучтенного княжеской переписью народонаселения, а равно и против совершенно упущенных из виду Домом Недр и Угодий обитателей местных недр и угодий?
«Нет, милостивые гиазиры. Сто офицеров Свода сюда. Пятьсот „лососей“. Тысячу, нет, полторы тысячи гвардейцев. Животных-десять и одиннадцать сюда тоже. И все, что Лагха рассовал по хранилищам Свода. Да и самого Лагху с его дудками-свирелями – сюда. И вот когда от самых Суингонов до Наирнского пролива здесь на сто саженей вглубь не останется ни одного дождевого червя, ни одного покойничка-шатуна, а над землей – наоборот, ни одного мужичка, ни одного гнилого сарая, вот тогда…»
Эгин остановился, успокаивая дыхание. Там, за дверью, трое. Теперь он чувствует это совершенно отчетливо. Сидят вплотную друг к другу.
– Это Йен окс Тамма.
Сказал он негромко, но так, что не услышать его было невозможно.
В ответ ему раздались рыдания Лормы.
Эгин распахнул дверь.
«…вот тогда я заберу отсюда Лорму и мы уедем на Цинор. Там по крайней мере сплошные скалы и никакая тварь землю на Циноре не прожрет».
Теперь их было четверо. В кромешной тьме.
Лорма, Сорго, сокольничий, которому Эгин не знал имени, и он сам, беспомощный аррум Опоры Вещей.
Изъяснялись шепотом.
– Что там творится? – сквозь тихие всхлипывания осведомилась Лорма.
– На вас напали соседи…
(В том, что мужичье было багидово, а не местное, Эгин теперь не сомневался.)
– …смерды Багида Вакка. И существа, которые мне неведомы. Отсюда надо бежать, и притом как можно скорее.
– А мои родные?
«Ну и память!» – выругался Эгин.
Ему, конечно, было жаль родителей Лормы. Но еще больше он жалел ее и себя. Ибо у них еще была надежда на спасение, а у тех – уже нет.
– Лорма, твой отец застрелен. Мать – раздавлена тварью с телом столоктевого слизня и ликом смерти.
Эгин сказал эти слова как можно более сухо. И поцеловал Лорму в лоб, словно та была ему не подругой, а дочерью. «Выходит, я теперь ее папа и мама», – не удержался от иронии Эгин. Это было понято и оценено. Лорма доверчиво обняла Эгина за пояс и уронила голову ему на колени.
– Милостивый гиазир Йен. – Это был шепот сокольничего, который деликатно ждал, когда тайный советник переговорит с его госпожой. – Что же нам теперь делать?
Вопрос был не праздным. Действительно, опасность была повсюду. Внизу грохотали яростные удары жвал-захватов разъяренного выползка, разносившего в щепу стену гостевого зала. (Тварь, конечно, чуяла близость аррума и наверняка задалась целью добраться до его сладкого мозга во что бы то ни стало.)
Где-то за стеной подбашенной комнаты (где они, собственно, и находились) лютовал другой выползок.
В окрестностях Кедровой Усадьбы хозяйничали мужики Багида Вакка.
«Так или иначе, лучше бродить по окрестностям в предвидении встречи с озлобленной чернью, чем находиться в самом сердце гибели и разрушения», – решил Эгин.
– Что делать? Уходить.
– В том-то все и дело, милостивый гиазир, что уйти мы уже пытались. Но вниз нам путь заказан, там же теперь подземелье. А наверху – башня разворочена и бревна перепутались вконец. Пройти по лестнице мы не можем. И даже если бы нам удалось проползти – там, во тьме, завелась какая-то тварь. Она не двигается, но смогла убить гиазира управляющего. И мимо нее пройти невозможно. Как мы ни пытались.
«Безвестное чудовище – самое опасное чудовище». Эгин не любил иметь дело с безвестными чудовищами. Ему нужен был любой портрет убийцы управляющего. Любой. Пусть даже и неверный.
– Эта тварь далеко от нас? – спросил Эгин как можно тише.
– Два пролета вверх по башенной лестнице.
На это способностей Эгина еще хватало. Его Взор Аррума пополз наверх. Выше и выше. Человеческое тело – еще теплое – лежало значительно ниже, чем два пролета. Выше не было никого живого. И никого, кто умер бы недавно.
«Так. Один из костеруких залез в башню по стене и попал под бревна. Его не убило, но придавило. Невидимый даже для меня, он перебьет всех нас. В этом нет сомнений. Но костерукого я смог поразить кинжалом, а против выползка был бессилен и „облачный“ меч. Значит, надо все равно пробиваться вверх. Но тварь, убив управляющего, намеренно или просто со злости вышвырнула его тело прочь. Тварь я не вижу, как и сокольничий, как и Сорго, как и Лорма. Что же делать?»
Жвалы-захваты выползка со скрежетом проскребли по бревнам внизу. Уже совсем близко.
– А что думает по этому поводу гиазир Сорго? – осведомился Эгин у темноты совершенно неожиданно для самого себя. Ему почему-то пришло в голову, что раз уж он за последние дни дважды без особого желания спасал жизнь учителю, значит, должен же тот иметь в его жизни какой-то смысл?
– И твари живущей любой будет враг сердцеед-пожиратель, – пробормотал Сорго.
«Что ж, масса ценной информации», – скривился Эгин, но попыток дознаться не бросил. Как можно спокойнее, понимая, что он имеет сейчас дело не то с трехлетним ребенком, не то с мудрецом излишне высокого полета, Эгин прошептал:
– Я плохо понял вас, гиазир Сорго.
– И твари живущей любой, – повторил тот и смолк.
«Любой… любой… ну и что, что любой?» – лихорадочно соображал Эгин. Оттуда, откуда раньше доносился шепот сокольничего, послышались звуки возни и знакомый шорох крыльев. «Соколы!»
– Послушай, гиазир сокольничий, мое истинное имя – Эгин.
– Да, милостивый гиазир Йен, – бесстрастно кивнул тот.
– Теперь я хотел бы узнать твое.
Вот уж чего никогда не мог представить себе Эгин! Он, аррум, будет выспрашивать имя у смерда! Пусть довольно просвещенного в повадках живых тварей смерда, но все-таки господского холопа, лишь бы не обращаться с дурацким «гиазир сокольничий» к тому, с кем иначе как «эй, ты!» заговаривать не приучен.
– Меня зовут Солов.
– Хорошо, Солов. А теперь ответь мне: один ведь сокол у тебя остался?
– Да, милостивый гиазир. Один и остался. Другого зашибло.
– Он у тебя привязан?
– Нет, милостивый гиазир. Он и так никуда не улетит.
– Но если ему приказать, чтобы он взмыл в небеса, – он ведь изо всех сил будет пытаться именно взмыть в небеса? Даже несмотря на то что ему придется сперва подскакивать по ступеням, а потом пробираться через завалы?
– Д-да, милостивый гиазир.
Ответ сокольничего прозвучал неуверенно, и Эгин переспросил:
– Так да или нет, Солов? От этого зависит наше спасение.
– Да, милостивый гиазир, но ведь наверху то чудовище…
– Вот именно, Солов, вот именно. «И твари живущей любой будет враг сердцеед-пожиратель».
Память на цитаты у Эгина была отменная. Оставалось только прикоснуться к соколу, изучить его След, запомнить его и уповать на то, что он не рассосется слишком быстро, когда несчастная птица станет жертвой костерукого.
Эгин шел первым. За ним – Лорма. Потом – сокольничий.
