Старая кладка, в каждой щели – по обленившейся сколопендре. Очень глубокий. Сухой. Рядом с колодцем примостился столик и две грубые лавки.
На одной из лавок лежали две маленькие подушки для сидения, а на другой – каниойфамма. Большая оринская каниойфамма, играть на которой немногим проще, чем играть в лам. Это Эгин знал совершенно точно.
– А что, милостивый гиазир Сорго не чужд музыке? – поинтересовался Эгин, про себя отмечая, что от возвышенного Сорго можно было бы ожидать и чего поинтереснее каниойфаммы. Например, доски для Хаместира с полным набором фигур.
– Нет, это я играю, – смутилась Люспена, и щеки ее стыдливо зарделись.
Отчего-то Эгин был уверен в том, что смущение Люспены не деланно, хоть и говорят, что смутить куртизанку – все равно что поднять медведя на зубочистке.
Пока они шли обратно к дому, Эгин размышлял о том, что Есмар был прав, когда говорил, что в Вае есть только одна стоящая женщина. «Он, правда, забыл сказать, что эта женщина даст фору многим столичным. Значит, не исключено, что рах-саванн Гларт был убит из… ревности. Из нормальной, человеческой ревности. И даже чин тайного советника, какой оберегал бы Гларта в любой другой ситуации, и даже его таланты фехтовальщика не смогли остановить злоумышленника, которым двигало чувство древнее, как само мироздание!»
Да, милостивые гиазиры, глядя на тонкий стан Люспены и ее алые губы, будто бы готовые к поцелую в любой момент дня и ночи, в версию об убийстве из ревности можно было поверить с легкостью.
– Говорят, вы состояли в связи с покойным? – начал Эгин, усаживаясь по правую руку от Люспены на расстоянии, чуть меньшем официального, но все-таки вполне целомудренном.
– Да, это так.
– Так кто же его убил?
Прямота вопроса, разумеется, застала Люспену врасплох. «Она небось думает, что я стану сейчас расшаркиваться и подолгу кружить вокруг да около. А она покуда сообразит, что ей врать. Дудки!» – отметил Эгин.
– По совести, я ума не приложу, гиазир Йен, – сказала та в растерянности и опустила глаза.
Как бы сам собой обозрению Эгина открылся богатый лиф ее платья, у края которого обольстительно красовалась белая грудь госпожи Люспены, противоестественно приподнятая лифом вверх, опять же на столичный манер.
– Может быть, у вас есть подозрения? – поинтересовался Эгин, сдержанно отворачиваясь.
– Есть. Это кто-то из людей Багида. Или из людей Круста.
– Но ведь сказать так – это все равно как сказать, что Гларта убил человек, а не заломал медведь. Это все равно что не сказать ничего.
– Согласна, гиазир Йен. Согласна.
При этих словах длинный указательный палец Люспены буквально смахнул с плеча одну из бретелек, придерживавших лиф, и та упала на предплечье – намек, не понять которого, будучи мужчиной, невозможно.
Но в то утро Эгин был поразительно недогадлив.
Он дурно спал ночью. Он дурно провел предыдущий день. И, главное, последние дни он слишком много думал об одной столичной барышне с каштановыми волосами. Той, что стала супругой гнорра. Мысли об Овель делали Эгина бесчувственным, словно бревно, и холодным, словно черные пещеры на морском дне близ острова Перевернутая Лилия. А потому он, не поведя бровью, спросил:
– Ты ведь не местная, правда?
– Правда. Я сирота. Мои родители умерли от холеры на корабле, следовавшем в Магдорн. Меня выбросили с корабля, и я осталась здесь жить.
«Очень трогательно!» – отметил про себя Эгин. Он не верил ни одному ее слову. И все-таки, вопреки иронии, сообщение Люспены вызвало в нем что-то вроде нежного умиления.
Эгин наклонился к Люспене и припечатал невинный поцелуй к ее маленькой груди. Люспена едва ощутимо вздрогнула и запустила свою мягкую ручку в волосы Эгина.
Впрочем, дальше этого в то утро дело не зашло.
Глава 2
Сиятельная
1
Писем было много. В конце года каждый тайный советник каждого уезда присылал в Свод Равновесия отчет. Уездов в Варане было тридцать четыре и в некоторых действительно совершались серьезные преступления.
Приходилось читать все, и читать обстоятельно. Чтобы решить, куда направить аррума, куда – отряд «лососей», куда – кавалерийскую сотню. Или наоборот – кого отозвать, снять с должности, понизить в чине, а то и приговорить к Жерлу Серебряной Чистоты.
Отчет тайного советника Медового Берега, как всегда, пришел одним из последних. Но задержался на столе гнорра дольше остальных. Многим дольше.
Гнорр достал письмо и принялся перечитывать в четвертый раз.
У Лагхи была невероятная память. Он помнил, какого цвета были тучи над Багряным Портом в предновогодний день сорок девятого года. Он мог с точностью геометра воспроизвести очертания всех пятен крови пар-арценца Опоры Безгласых Тварей, расположившихся на его длинных одеждах в день штурма Хоц-Дзанга.
«Да, есть там такой Багид Вакк. А поместье его именуется Серый Холм. И куют там мечи на продажу. И налоги с этой торговли род Вакков издревле платит медом», – не без самодовольства пробормотал Лагха. В его памяти пышными соцветиями вспыхнули десятки имен и названий, связанных с Медовым Берегом, – результат раздумий над предыдущими донесениями Гларта.
Преступление рудокопа, который обнаружил в пещерах Малого Суингона истлевшие ножны и подозрительно чистый клинок, но отнюдь не поспешил донести об этом вайским властям, было наказано бдительным рах-саванном по всей строгости варанского закона. Рудокоп был заключен в узилище, а по приходу корабля из Нового Ордоса – принудительно продан в рабство на торговые галеры. Купчая, составленная на «живое тело» рудокопа, прилагалась. Деньги отосланы в государственную казну. Меч, обнаруженный рудокопом, также был выслан и прибыл в Свод вместе с донесением.
Меч как меч. Безопасно Измененный вековым заклятием от ржавчины. Ерунда. Дело закрыто.
«Второе преступление совершено Измененной вещью, предположительно эпохи Звезднорожденных».
На этом месте Лагха в четвертый раз покачал головой. Непростительно для рах-саванна Свода, совершенно непростительно! Его предшественник, гнорр Карувв, за такие слова в отчетах приговаривал даже аррумов. Пять веков им твердят: не было никаких Звезднорожденных, не было и быть не могло. И войны Третьего Вздоха Хуммера тоже не было! А он – «…эпохи Звезднорожденных»! Раз не было Звезднорожденных, значит, нет и «эпохи Звезднорожденных»! А времена Инна окс Лагина называются теперь Героическими. Ясно?!
Лагха криво усмехнулся, припомнив бесконечно изменчивые глаза Элиена, Звезднорожденного, с которым его судьба свела только один раз. И грустную улыбку Шета окс Лагина, Звезднорожденного, виденного им трижды. И подумал, что героического в тех временах было, мягко говоря, мало. Лишь цепь
