Василия, какого он мнения? – Колесников всем своим дюжим корпусом оборотился к батюшке, будто тот был его последней надеждой. – Вот скажите, отче, стоят ли безбожные манихеи такой чести? Наших жизней, Х- крейсера?
– В Евангелии от Луки сказано: «Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо». Глава шестая, стих двадцать шестой, – начал отец Василий, поглаживая свою жиденькую бородку. – Это место следует понимать в том смысле, что мнение большинства, если это действительно мнение подавляющего большинства, в несколько крат чаще, нежели иные мнения, бывает далеким от истины. Опыт Церкви свидетельствует: даже о Господе нашем многие говорили плохо.
– Но, простите, какое отношение к нашему Господу имеют манихеи? Которые в него даже не верят? – поинтересовался обманутый в лучших ожиданиях Колесников.
– Я не напрасно вспомнил об апостоле Луке и мнении большинства. За тот, уже достаточно продолжительный срок, что ваш покорный слуга пытается осмыслить порученную ему тему, он ни единожды не слыхивал о манихеях доброго слова. О манихеях говорят либо дурно, либо скверно. И фанатики они, и разбойники, и лиходеи, и безбожники, и лжецы, и убивцы. Напрасные люди! Нечестивцы! Все гнушаются ими, высмеивают их ядовито, люто ненавидят их. Манихеи – суть враги рода человеческого, самого диавола сыновья. А между тем мнение большинства не означает истины. Стало быть, когда все твердят, что манихеи плохи, значит, возможно, они не столь плохи? Не в смысле даже, что они добры и приветливы. Но, может, не столь уж злы, как о том толкуют? Быть может, мы еще успеем спасти заблудшие души и отвратить их от большого греха? Если всё, чем мы рискуем, это бездушная махина – я имею в виду, конечно, ваш крейсер, – то рискнуть этим следует. Вот вы, Демьян Феофанович, изволили заметить, что манихеи, дескать, не люди. Между тем, с точки зрения богословского человековедения, сие совершеннейшая нелепица…
– Выходит, вы солидарны с Индриком? – не смея поверить своим ушам, переспросил Колесников.
– Я нахожу аргументы Ивана Денисовича убедительными. И если только мой голос на этом совете что-то значит, я отдаю его за то, чтобы до времени не склоняться к убийству, но прежде основательно дознаться до истины. Ибо с Божьей помощью нет границ человеческому разуму, – закончил свою речь отец Василий.
– Ущипните меня, мне кажется, я сплю, – нахмурившись, проворчал Колесников. – А вы, Свасьян, что скажете?
– Я за ракеты «Шпиль», – отвечал Свасьян, поигрывая золотым брелоком в форме сердечка («Не иначе как подарок жены», – подумал я). – С другой стороны, если Иван Денисович видит пользу в том, чтобы пообщаться с этими чудилами, я возражать не стану… Но вот Х-крейсер мне, скажу по совести, тоже жалко. Ладно бы корыто какое-нибудь устаревшее… Так что я бы предложил всем желающим отправиться в гости к Вохуру пешедралом, то есть, прошу извинить за грубость, на своих двоих.
– Будь я уверен, что мы располагаем временем, я бы тоже предпочел разведать все как следует вокруг архипелага Пепельный и разыскать пути сообщения между Колодцем Отверженных и дном Котла, – насупившись, отвечал Индрик. – Но я не хотел бы попусту рисковать жизнями тех членов экспедиции, которые останутся в лагере, подвергая их многодневному, если не того более, ожиданию результатов от группы, разыскивающей вход в Колодец Отверженных. Какие великолепные условия для маскировки создают местные аномалии – например, «слепая каверна», – все мы знаем. Даже и без них задача была бы непростой, а уж с ними…
Мы чувствовали – полемический задор иссякает. Еще немного – и Колесников сдастся на милость Индрика. Возможно, Индрику даже не придется прибегать к переговорам с Председателем Растовым – дело разрешится само собой. Мы заерзали, предвкушая долгожданный перекур. Однако в этот момент в помещении появился один из связистов, лейтенант Агейченко.
Это был невысокий, хорошо сложенный парень с ангельской ясностью в глазах – внешне чем-то смахивающий на покойного Кольку и оттого мне по-человечески симпатичный.
Но на этот раз от обычной безмятежности Агейченко не осталось и следа. Он был очень взволнован – как видно, содержанием той распечатки, которую он собирался вручить Колесникову.
Демьян Феофанович молча ознакомился с документом. Вновь побагровел. Отложил пленки на поддельный мрамор столика. И, недобро сверкнув глазами, заявил:
– Ну что ж… Сама жизнь рассудила нас с Иваном Денисовичем.
– А именно? – поинтересовался Индрик, интеллигентно хрустя печеньем (ведь наверняка не завтракал, трудоголик!). – Что там стряслось?
– Сегодня… Захваченный манихеями конкордианский монитор «Энки» атаковал легкий авианосец «Принц Астурийский». Манихеи выпустили по авианосцу семнадцать снарядов калибра двести восемьдесят миллиметров в атомном снаряжении…
Повисла грозовая пауза.
– И что?
– Больше ничего. Пока что. Обещают уточненную информацию в течение ближайшего часа, – замогильным голосом произнес Колесников. – Что вы хотите, чтобы я еще сказал? Что я по-прежнему в восторге от переговоров с этим вашим Вохуром? Что я обязан подарить вам Х-крейсер? Что манихеи – наши лучшие друзья?
Тут вирус гневливости перекинулся с Колесникова на подполковника Свасьяна. У того тоже лоб покраснел – хотя раньше я за ним привычки пунцоветь не замечал. Он встал, что было дури ударил кулаком в ладонь и зашипел:
– Блядское отродье! Нехристи! Черти спятившие! Да как же можно… а? Да сколько же можно… Да «Принц Астурийский» – это же… гордость… один из лучших кораблей Европы! «Шпили» в ядерном снаряжении – это еще мало им! Это еще, считай, мы одолжение им сделаем! Я бы их… да я бы их…
– Подполковник, держите себя в руках, – процедил Индрик. Нужно отдать должное Свасьяну, он тут же угомонился и сел, беззвучно шевеля губами.
– Однако это сообщение ничего по сути дела не меняет, – заметил Индрик.
– Как это «не меняет»?! – взъярился Колесников. – В документе русским языком написано «манихеи атаковали». Вам это понятно? Манихеи. Ма-ни-хе-и! Так считают в Генштабе. Так считает товарищ Растов!
– Не кипятитесь, Демьян Феофанович. Мы присланы сюда, чтобы разобраться – правильно ли считают в Генштабе. Это наш долг. Наша задача. Штаб – он там. А мы – здесь.
– Считайте как угодно, но Х-крейсер я вам не дам!
– Пусть нас рассудит товарищ Растов.
– А как насчет личного состава? За него отвечаю головой я, а не товарищ Растов. И я не считаю себя вправе послать экипаж Х-крейсера на такое задание!
– Но, надеюсь, вы не будете возражать против того, чтобы я отправился к Вохуру в сопровождении добровольцев? Какова минимальная летная смена Х-крейсера?
– Двадцать шесть человек.
– А если не брать боевые расчеты и связистов?
– Кажется, трое… Да, трое. Собственно пилот, Х-оператор и механик-инженер.
– Я думаю, троих я смогу убедить, – промолвил Индрик.
В ответ на эту реплику Колесников отутюжил Ивана Денисовича чугунным взглядом и скептически скривился. Дескать, ну-ну, поищи дураков.
Однако я в отличие от Колесникова был уверен: троих добровольцев Индрик найдет.
Он умеет убеждать – словами и личным примером. Но главное – в таких делах убеждает не человек, а то невидимое, грозное, святое, что стоит за ним. И вот с этим невысказуемым и невидимым у Индрика был полный порядок. Да, оратор он посредственный (мой отец высказался бы однозначнее и грубее). Но это ему не помешает.
– Я с вами, Иван Денисович, – сказал я в густой тишине.
Колесников, который вслед за Индриком шествовал под открытое небо, к бэтээру правительственной связи, посмотрел на меня, как на предателя Родины.
Глава 6
Есть отрыв!
Апрель, 2622 г.
