нужен. А не к его скромному однофамильцу-кинопрокатчику. Ведь не может, ну просто не может Главный Идеолог Манихейства жить в какой-то крысиной норе, без охраны. Не называть же охраной безоружного молодчика в обносках и с горошинами плейера в ушах! Хорош охранничек… Он даже не потребовал от нас ждать за порогом, как сделал бы любой сотрудник службы безопасности провинциального европейского супермаркета, если бы мы домогались аудиенции у его директора!
Парень с бутербродом пригласил нас внутрь и… даже предложил нам зайти в соседнюю комнату, на которой было написано «Чайная». Мол, угощайтесь, гости дорогие!
Нам ничего не оставалось, как последовать его любезному предложению.
В соседней, хорошо освещенной и теплой комнате стоял длинный, персон на сорок, стол, накрытый пестрой скатертью с кистями. В центре стола – букет роз, слава Богу, искусственных. В углу, на этажерке – шеренги чашек и блюдец, типично клонских, пузатеньких. На плите – дымящийся заварочный чайник, рядом – чайник с кипятком. И фрески, как же без них. Нарисованные люди смотрят кино и лица у них приветливые и радостные.
Перемолот первым уселся на скрипучий стул во главе стола и налил себе ароматного черного напитка.
– Чего вы на меня так смотрите? Думаете, у них чай отравлен?
Вскоре его примеру последовали Лехин и Борзунков.
Тем временем Терен и Иван Денисович обследовали фреску – на предмет того, издает ли она звуки. То же сделала и моя Таня. Но фреска помалкивала.
Собака Зири присела у моих ног и выжидательно на меня глянула. Мол, «не забывай, что вы обещали насчет консервов». Я осторожно погладил ее по холке. В крайнем случае пусть воспринимает это как выражение моего невежества.
…Я разливал чай по чашкам. Мои товарищи, развалившись вокруг стола, курили. Пепел стряхивали в бумажный стаканчик с эмблемкой конкордианского пассажирского лайнера «Гилария».
Прошло где-то с десять минут, когда дверь в «Чайную» снова распахнулась и тот же лохматый молодой человек, теперь уже без бутерброда, возвестил:
– Учитель Вохур согласен поговорить с вами. Он ждет вас в соседней комнате. Я провожу.
– Ну что, пора! – Иван Денисович отставил недопитую чашку и решительно встал.
Однако никто не торопился следовать его примеру.
– Товарищ Индрик, а что, если я тут пока останусь? Свой сухпай с чайком съем? А то ведь с самого утра во рту пусто, – состроив просительную мину, сказал Перемолот.
– Да и я бы почаевничал, – подхватил Борзунков. – Если можно. От меня в этих разговорах толку все равно никакого. Я же человек простой, в дипломатии не силен…
– Да и я, пожалуй, если позволите, – сказал Лехин. – Вы-то недалеко, в соседней комнате будете, если стрельба начнется, мы услышим, – добавил он, подпустив в голос служебной основательности.
– Солидарен, – вставил Терен. – И рад бы с вами, но ноги не держат… Посмотрю потом в записи.
– А вот я обязательно пойду. Это же историческая встреча, как вы не понимаете! – воскликнула Таня и по торжественному блеску ее глаз я сразу понял: о том, чтобы остаться в чайной комнате вместе с ребятами и насладиться минутами заслуженного покоя, мне нечего и мечтать.
Желтоухой Зири наши моральные дилеммы были безразличны. Пока мы решали, кто пойдет, а кто останется, она вошла в контакт с нашим провожатым и вскоре тот, что-то ласково приговаривая, полез в холодильник – как видно за вознаграждением…
Мы долго шли вслед за юношей через пустой, слабо освещенный кинозал. Он был довольно большим – по нашим, земным, меркам. Хотя и крохотным по меркам конкордианским.
Экран был сымпровизирован из широкого холщового полотна, кресла чья-то умелая рука вырезала из розового промышленного пенопласта. Вместо ковровых дорожек в проходах – сплетенные неумелой рукой циновки, а на стенах – лица конкордианских актеров, нарисованные умело, хотя и немного гротескно. Но самое удивительное, в кинозале было уютно и чисто. Вдобавок там витала та самая атмосфера не до конца растворившегося в пучине будней праздника, которая всегда присутствует в местах, где человеческие существа сообща вкушают духовную пищу. Попробуй еще создай ее, эту атмосферу, на глубине пять с половиной километров под водой и десять – под землей!
Мы вошли в зал через дверцу рядом с экраном и теперь направлялись к каморке кинопрокатчика – там, в окошке, горел неяркий белый свет.
Вдруг мои сомнения в том, что этот Вохур – вовсе не тот самый учитель Вохур из сводок ГАБ, развеялись как дым. Они даже стали мне отчасти смешны.
И я хребтом почувствовал: все так, все правильно. Мы – у самой цели.
Глава 8
Ягну!
Апрель, 2622 г.
Южный полярный континент, фиорд Крузенштерна
Планета Грозный, система Секунды
Конструктор обнаружил, что уже не спит.
Он полежал еще немного на спине с закрытыми глазами, вслушиваясь в квинтет трудноописуемых, но прекрасно всем известных шорохов, по которым на слух безошибочно угадывается близкое присутствие человеческого существа. Эстерсон решал: отвернуться ли к стене и попытаться заснуть снова или стоит все-таки взглянуть, кто там тихонько возится по соседству?
Любопытство взяло верх над усталостью и конструктор открыл глаза.
Полуотвернувшись от Эстерсона к стене, на противоположной лежанке сидел Цирле.
Его таинственный кейс был распахнут. Причем, как оказалось, при открытии кейс трансформируется весьма неочевидным образом, превращаясь в нечто вроде походной лаборатории. Плотные ряды крошечных капсул, пробирки прозрачные и непрозрачные, несколько компактных приборов, о назначении которых оставалось только гадать…
«Что же это такое?»
Но в тусклом свете двух «ночников» разглядеть подробности было нелегко.
Военный дипломат, заметив краем глаза движение, повернул голову и посмотрел на Эстерсона.
– Я вас разбудил? Извините, – сказал он шепотом, хотя, кроме них, в бункере никого не было.
– Это вы извините, что оторвал вас от работы.
– Какая уж тут работа… Пока передо мной нет представителя «расы К» в сохранности и ясном сознании – для меня и работы нет, дорогой мой! – Это Цирле сообщил уже в голос. – Так, одно томление духа… И мысли, мысли, мысли.
– О чем, если не секрет? – Эстерсон приподнялся на локте, изображая заинтересованность. На самом деле ему хотелось получше разглядеть пробирки и приборы, чтобы раз и навсегда разрешить загадку кейса, а потом при случае щегольнуть своей осведомленностью перед Бариевым.
– Не секрет, – сказал Цирле с чрезвычайной серьезностью, которую можно было понимать так: «Конкретно те мысли, которые занимали меня сегодня с 04.10 до 04.20, секрета не составляют, но все остальные мои размышления суть государственная тайна России».
Выдержав паузу, военный дипломат продолжил:
– Я, господин инженер, думаю о трех вещах. – Цирле сжал кулак, готовясь вести счет на пальцах по немецкой системе. – Первая: «раса К» ведет себя по типу джипсов, а это сводит вероятность установления контакта к бесконечно малой величине. – С этими словами Цирле оттопырил большой палец. – Далее, если аналогию с джипсами развить, мы получаем прогноз дальнейшего поведения «расы К». Причем прогноз, с точки зрения военной, благоприятный. То есть мы не должны бояться оккупации «расой К» Грозного – она к этому не стремится. Это моя вторая мысль. – (Вслед за большим распрямился указательный, а за ним, со словами «и третья…» – средний.) – И третья: в силу сказанного, научный и дипломатический прогноз развития ситуации – разочаровывающий. То есть лично мне, как военному дипломату, здесь делать нечего.
– А, простите, что джипсы? Ведь эта раса совершенно не изучена.
Цирле снисходительно ухмыльнулся.
– Вы про Наотарский конфликт, конечно, не слышали?
