Герфегеста и Харману. Крепко обнявшись, они любезничали друг с другом, словно бы не было ни падения Наг-Нараона, ни той ночи, при одном воспоминании о которой кровь в жилах Элая вскипала неутолимым плотским желанием.
«Интересно, знает ли Герфегест, что его жена неверна ему?» – злорадно подумал Элай, когда Герфегест одарил свою пепельновласую госпожу мучительно долгим поцелуем.
Элай спрятал лицо в ладонях. Такой неловкости, какую ему довелось испытать в Деннице Мертвых, ему не доводилось испытывать никогда раньше.
– …выход их каменной утробы, где прохлаждался некогда Урайн, завалило, и я оказался замурованным в подземелье Игольчатой Башни, словно мумия в склепе. – С обаятельнейшей улыбкой Герфегест посвящал Харману и Элая в перипетии своего бегства из сокрушенного Наг-Нараона. – Я был один, если не считать четверых мертвых Пелнов. Ждать освобождения извне было бессмысленно. Ибо поверить в то, что Гамелины смогут отстоять Наг-Нараон, мне не хватало самонадеянности. А значит, как, впрочем, и всегда, оставалось надеяться только на себя.
– И что же ты предпринял? – поинтересовалась Хармана, не сводя восхищенных глаз с Герфегеста, который за то весьма короткое время, что они его не видели, успел постареть лет на десять и чудовищно исхудал.
– Я вспомнил кое-какие уроки, полученные мною в гостеприимных землях Сармонтазары.
– И в самом деле Сармонтазара помогла вам, дядя? – осведомился Элай.
– Те огненные щупальца, что сокрушили Наг-Нараон, были стеблями Огненной Травы ноторов – народа бедного, дикого и непросвещенного, но наделенного властью над растениями и… и не совсем растениями. Я уже видел эту Огненную Траву когда-то, давным-давно. Тогда она послужила во благо – в два счета она сожрала герверитов, осадивших крепость Хоц-Але. Я знал человека, что заклинал эту Траву с той же легкостью, с которой перехожие чудотворцы заклинают огонь. Мне казалось, я напрочь забыл, какими заклинаниями следует побуждать Огненную Траву к росту. Но спустя два дня, которые я провел без пищи и почти без воды в обществе разлагающихся трупов собственных же врагов, я понял, что недооцениваю собственную память и, хуже того, недостаточно к ней требователен. Утром третьего дня мне удалось заставить Огненную Траву работать на меня – она стала расти, вгрызаясь в каменные плиты. И вечером третьего дня я уже был на свободе.
– А Пелны? Что, они отпустили тебя с миром? – недоверчиво спросил Элай.
– В общем-то с миром. Правда, я не уверен, что кто-нибудь из Пелнов знает, что он отпустил меня с миром. – Герфегест ответил Элаю бесшабашной улыбкой. – Я ушел из Наг-Нараона, не сообщив об этом Пелнам. Мне помог один солдат. Он не был Пелном, хотя очень хотел им казаться. Правда, для того чтобы он из врага стал помощником, мне тоже пришлось потрудиться. Для начала мне пришлось напомнить этому перевертышу, сколь многим его отец, Нисоред, в прошлом владетель Суверенной Земли Сикк, захваченной Пелнами, обязан мне, подарившему ему ни много ни мало, а целую человеческую жизнь. Затем моему кинжалу пришлось попробовать крови из его вены – это сразу придало ему и преданности, и искренности. Он помог мне бежать из Наг-Нараона – бежать сюда.
– Скажи, Герфегест, отчего ты избрал для изгнания такое мерзкое место, как Денница Мертвых? Разве эти руины достойны Хозяина Дома, помышляющего об отмщении? – спросил Элай, боязливо поеживаясь при одной мысли о том, сколь много прожорливой бестелесной нечисти вьется сейчас за чертой охранительного круга, внутри которого они сидят.
– Место как место, Элай. Я бывал здесь и раньше. В Поясе Усопших я стал Хозяином Конгетларов. В конце концов, не мне страшиться того, чего пристало страшиться простолюдинам. Между тем Денница Мертвых имеет немало преимуществ перед всеми прочими городами Синего Алустрала. Во-первых, здесь нет Пелнов. Во-вторых, ни одному магу Алустрала, кроме тебя, моя возлюбленная госпожа, – Герфегест послал Хармане воздушный поцелуй, – не обнаружить меня здесь посредством гадания.
– Что же теперь? – спросил Элай.
– Теперь? – хором спросили Герфегест и Хармана, переглянувшись. Похоже, ответ на этот вопрос занимал их ничуть не меньше, чем Элая.
Птица в Поясе Усопших – как корабль с пустыне, слишком похоже на горячечный бред.
В Поясе Усопших не живут птицы – им нечего пить, нечего есть.
В полнейшем изумлении Элай, Хармана и Герфегест наблюдали за тем, как подвижная точка, недавно появившаяся на горизонте, растет, по мере приближения превращаясь в белого альбатроса. Все они глядели на птицу с надеждой.
– Почтовый? – предположила Хармана.
– Похоже, – отвечал Герфегест. – И, кажется, он ранен.
Когда альбатрос сел на землю, Герфегест решительно зашкандыбал к нему, оставив Харману и Элая строить предположения относительно того, что за загадочный корреспондент посылает почтовых альбатросов в Пояс Усопших.
– Бьюсь об заклад, это письмо от императора, Торвента Мудрого, – сказала Хармана. – Если, конечно, Герфегест, спасаясь из Наг-Нараона, не завел себе какую-нибудь смазливую дамочку, которой не лень марать бумагу любовными каракулями.
– А что, это было бы славно, – не сдержался Элай. – По крайней мере тогда я не чувствовал бы себя таким паршивцем…
Очень скоро к ним присоединился Герфегест – в одной руке его было небольшой футляр для писем, а на запястье другой нетвердо сидел альбатрос – одна из его лапок была сильно искалечена.
– Ну что? Скрипит ли ось колеса мироздания? – сверкнула глазами Хармана.
Герфегест, глядя в пустоту перед собой, покачал головой в нерешительности. Похоже, письмо поразило его больше, чем он сам мог ожидать.
– Это письмо от Торвента Мудрого, – сказал наконец Герфегест. – Орин пал. Сармонтазара погружается во мрак.
Письмо, доставленное почтовым альбатросом, спутало все планы и разрушило все надежды на сравнительно бескровный и сравнительно благоприятный исход истории, участниками которой оказались Хармана, Герфегест, Элай и еще половина Синего Алустрала. Орин пал. Это значило, что вместе с Орином в объятия Хуммера и Октанга Урайна пала и вся Сармонтазара.
Только невежа мог остаться равнодушным к этому факту. И вопрос еще, имеются ли в Алустрале такие невежи.
Ибо по меньшей мере всякий благородный, вне зависимости от того, к какому Дому он принадлежал и каким Путем следовал, после Дагаата понимал, что Алустрал и Сармонтазара – это близнецы, навеки связанные единой пуповиной, которую не перерезать, не изжить.
Об этом твердили древние книги, об этом говорили оракулы. Не может быть зла в Сармонтазаре, которое немедленно не откликнулось бы эхом, быть может, стократным эхом в Алустрале…
Герфегест сидел, обхватив руками колени, – он был погружен в невеселые раздумья.
Торвент Мудрый, та-лан отражение его учителя Зикры Конгетлара, предложил ему единственное возможное решение. И он примет его. Падение Орина означает – Война Домов должна прекратиться. Это ясно императору, это ясно и Герфегесту. И даже этому ублюдку Тарену Меченому, которого Герфегест с удовольствием насадил бы на кол при большом стечении просвещенного народа, тоже ясно.
Торвент установил мир и урезонил всех – и Пелнов, и их немногочисленных союзников. Казалось, можно было бы радоваться. Но радоваться было нечему. Ибо конец этой войны означал начало другой – куда более страшной и кровавой.
Войны с Сармонтазарой.
И эта война будет идти до последней капли вражеской крови – потому что Семь Благородных Домов Алустрала никогда не объединяются из гуманных побуждений. Ибо у них нет гуманных побуждений.
Герфегест знал – армии под водительством Торвента Мудрого предстоит встретиться с армией Октанга Урайна. Не ясно, на чьей стороне будет удача и благословение небес. Но одно было ему очевидно – если Алустрал сделает попытку отсидеться в кустах, то вскоре он будет захвачен. Захвачен быстро, четко, хорошо. То есть так, как умеют захватывать страны варанцы во главе с Гаассой окс Тамаем, так, как воюют грюты во главе с Аганной.
