Игорь Зотиков
Год у американских полярников
СНОВА ТРУБИТ ТРУБА
Развилка дорог
Прошёл год. Я по-прежнему работал в Энергетическом институте и должен был заниматься его тематикой. Но все свободное время я посвящал анализу данных, полученных в Антарктиде. Появились первые интересные результаты. Вот тогда-то и удалось показать, что в центральных частях ледяного щита Антарктиды, где толщина льда достигает трех-четырех километров, у дна ледника температура близка к нулю и идёт непрерывное таяние льда.
Единственный способ проверить все это — пробурить дыру через четыре километра льда и посмотреть, измерить — что там? Вдвоём с Андреем Капицей, моим другом по зимовке, мы мечтали об этом. Так возник проект подлёдной автоматической станции, или ПЛАС, — стального цилиндра с атомным нагревателем и запасом кабеля и приборами. Цилиндр должен был погружаться, протаивая лёд за счёт тепла атомного распада. Кабель, весь запас которого будет находиться в цилиндре, постепенно выходил бы наружу. Станция спускалась бы, как паучок спускается с ветки на паутинке из своего брюшка. Нам неважно было, что скважина выше ПЛАС замёрзнет. Ведь кабель, который должна была выпустить за собой ПЛАС, будет неподвижен относительно льда. Но нам не удалось построить такую машину.
А нельзя ли каким-то другим способом определить наличие подледникового таяния в Центральной Антарктиде? Ведь если оно существует, то образующаяся за счёт такого таяния вода должна хотя бы в некоторых местах выливаться из-под ледникового щита в окружающие его моря. В некоторых местах Антарктиды углубления подлёдного ложа так велики, что её ледниковый покров начинает плавать на заполняющей их воде, которая в виде огромных заливов и подледниковых морей проникает далеко на юг от ледяной крыши, называемой берегом Антарктиды.
Скорее всего пресная талая вода из центральных областей выливается под самые крупные из шельфовых ледников. При этом она смешивается с очень солёной и очень холодной водой подледниковых морей и может сильно влиять на процессы таяния или намерзания под такими ледниками.
И я стал собирать литературу, изучать всё, что было связано с таянием и намерзанием под шельфовыми ледниками.
Очень скоро я выяснил, что главным специалистом в этих вопросах является доктор Крери из Соединённых Штатов. То небольшое число данных по этому вопросу, которое в то время имелось, получено им на крупнейшем из шельфовых ледников Земли — леднике Росса. Я ещё не знал тогда, что этот ледник сыграет особую роль в моей жизни.
И здесь помогло мне моё авиационное образование и весь ранее накопленный багаж знаний. Я предположил, что процесс теплообмена при таянии или намерзании у нижней поверхности шельфовых ледников, омываемых водами подледниковых морей, идёт в общем так же, как и процесс теплообмена при обтекании плит и пластин потоками жидкости и газа в технике. Инженеры уже накопили огромное количество экспериментального материала о таком теплообмене. Какова же была моя радость, когда оказалось, что данные Крери о таянии под ледником Росса подтверждают гипотезу о возможности применения инженерных формул для расчётов возможного таяния или намерзания под шельфовыми ледниками!
Я опубликовал об этом статью, сделал доклад на заседании Междуведомственной комиссии по исследованию Антарктики при Академии наук СССР.
В этом докладе была высказана мысль и о том, что если в центральных областях наземного ледника Антарктиды идёт непрерывное таяние льда и часть этой талой воды выдавливается к краям ледникового щита, то эта вода будет поступать в окружающие моря в тыловых частях шельфовых ледников, у их дна. При этом пресная талая вода, контактируя с охлаждённой ниже нуля морской водой, будет быстро намерзать под шельфовыми ледниками вблизи их тыловой линии всплывания.
Доклад понравился. Кто-то даже предложил: а почему бы не послать Зотикова на этот ледник Росса, проверить хотя бы часть из того, что он нам рассказал. У самого края этого ледника расположена главная американская антарктическая станция Мак-Мердо. Ведь мы всё равно раз в год посылаем туда советского учёного на зимовку в обмен на американца, которого они присылают к нам.
И вот мне был задан уже прямой вопрос:
— А вы не хотели бы съездить снова в Антарктиду провести зимовку на американской станции Мак- Мердо? Поработать в том районе, о котором вы только что докладывали?
— Конечно, хотел бы, — сказал я. Мысли заметались. Ведь у каждого, кто провёл год на этом материке, какими бы словами они ни ругали «проклятую Антарктиду» в середине полярной зимы, остаётся мечта побывать там снова. Но ехать на зимовку?… Слишком уж долго, слишком большая цена…
В тот год поездка не удалась. Причины были разные. Одна из них — моя основная научная тематика в лаборатории Энергетического института никак не была связана с Антарктикой, и мне не разрешили её бросать. Вторая — мысль о том, что поездка на зимовку в Антарктиду снова вырвет из жизни почти два года. Если первая поездка оставляла возможность вернуться к старой работе, то сейчас это было бы уже изменением профессии. Несмотря на то что все свободное время и мысли отдавались мной Антарктике, основная работа, друзья по учёбе, научные связи оставались ещё в авиации. И все же, когда стало ясно, что моя поездка не состоится, я почувствовал, что потерял что-то очень для себя важное. Ведь мне казалось, что вот позовёт труба и ничего не стоит сделать шаг вперёд: И снова неведомые страны, интересные исследования. Так просто думать, что сделаешь шаг вперёд, когда знаешь, что трубы не будет. А тут — труба-то была…
Когда мне ещё через год предложили работу, где можно было целиком заняться изучением термического режима ледников, я согласился. Это был отдел гляциологии Института географии Академии наук. Меня долго мучили сомнения — я ведь инженер. Это уже был серьёзный развилок на жизненном пути… Так, начав с романтики, я стал гляциологом не только по любви, но и по профессии.
Специальность — гляциология
Институт географии Академии наук СССР помещается в стареньком двухэтажном здании в тихом переулке в центре Москвы, недалеко от кинотеатра «Ударник».
После Энергетического института казалось странным и относительно большое количество работающих тут женщин, и тихая обстановка, и то, что главным в интерьере были письменные столы, а не приборы, инструменты или верстаки лабораторий.
Отдел гляциологии занимал в институте особое место. Он был самым большим, самым молодёжным и самым, я бы сказал, исследовательским. Ведь ледники — объект исследования гляциологов — это далёкие северные острова, неприступные горы, Антарктика, то есть места, наименее доступные и изученные. Начальником отдела был тогда член-корреспондент Академии наук СССР Григорий Александрович Авсюк, руководитель гляциологических исследований в нашей стране и великолепный организатор и человек. Его руководство отделом почти не чувствовалось, потому что он руководил, помогая и разрешая, а не ругая и запрещая. Такое руководство было чрезвычайно приятным и плодотворным.
Отдел помещался тогда в бывшем бомбоубежище на Ленинском проспекте, прямо напротив парадных ворот президиума Академии наук СССР. В отделе, в котором не было табеля, молодые парни и девушки трудились от зари до зари при искусственном освещении, почти без вентиляции, обрабатывая результаты завершённых экспедиций и готовясь к новым. Обстановка была самая дружеская и в то же время очень рабочая. Она напоминала скорее обстановку читального зала, чем учреждения. И Григорий Александрович со своей неизменной шуткой был душой этого коллектива.
Со временем мы получили новое помещение — квартиры в цокольных этажах жилых домов в Черёмушках. Я за это время написал несколько статей о тепловом режиме ледников Антарктиды, работал на ледниках Средней Азии, побывал ещё раз и в милой сердцу Антарктиде. Но это было короткое путешествие. Полет через Индию, Индонезию, Австралию, Новую Зеландию, затем прыжок в Антарктику, на американскую базу Мак-Мердо, а оттуда в наш Мирный. Мой друг Андрей Капица готовился пересечь Ледяной континент в местах, где ещё не ступала нога человека, и предложил мне принять участие в этом походе. Однако в день выхода нашего санно-тракторного поезда со станции Восток острый приступ аппендицита свалил меня в постель, и я быстро вернулся домой, правда уже с вырезанным в Мирном аппендиксом.
Неожиданный звонок
