берег. И, не дослужив этого последнего срока, уйду в отставку на полную пенсию, потому что к этому времени я уже прослужу во флоте двадцать лет.
Он помолчал, а потом продолжал мечтательно:
— Я хотел бы быть учителем. Учить детей, например, географии. Я ведь везде был сам. А ещё, Игор, я хочу жениться, — застенчиво краснея говорит Эд. — И чтобы дети были. Мама и брат тоже об этом просят. Подожди, я покажу тебе фотографию своих родителей и брата.
Много лет прошло с тех пор. Эд действительно впоследствии ушёл в отставку, вернулся к себе в родную Пенсильванию и через некоторое время женился. Но учительствовать ему не пришлось. После двадцати лет службы во флоте это было не так уж просто.
Вторым из трех богатырей был товарищ Эда по службе, чиф Харланд Войт. Обычно после занятий в классе и продолжавшихся ещё долго бесед и вопросов, где-то уже часов в десять вечера я шёл в кают- компанию, чтобы выпить чашечку кофе. Приходили туда и Эд с Харландом. Они жили в домике рядом с кают-компанией, и наш «кофе» затягивался до полуночи.
Усатый, но без бороды, в очках, Харланд Войт был моложе Эда, ему было тридцать четыре. Три года назад Харланд женился. Он показывает фотографию жены. Жена его Шилла, полная женщина, по виду и по рассказам с крутым нравом, работает медсестрой в городке Адвентура около Сан-Франциско. Есть у них и дочка. Её зовут Хайди, но Эд окрестил её Блинки. Глагол «ту блинк» означает «мигать», «моргать», поэтому Блинки значит Моргалочка.
Потомок шведских переселенцев, Харланд вступил в военно-морской флот («нэви») двенадцать лет назад. По глупости, как говорит он. Он жил у моря, любил его. С детства рыбачил, чтобы подрабатывать денег, копил на учёбу. Но жизни без моря не представлял. А потом кто-то уговорил его вступить в «нэви». Он думал, что будет тогда все время с морем, подзаработает денег и в будущем бросит службу, купит маленькую яхту и отправится плавать по свету. Но Харланд за первые десять лет службы не успел скопить денег на яхту, а потом женился, потом появился ребёнок, и сейчас ему уже не до яхты…
Когда мы расходились, я, гордясь своим английским, говорил всем: «Гуд бай!» А Эд желал мне по- русски: «Спи спокойно!»
Часто с нами вместе пил ночной кофе и третий мой студент. Он тоже был швед по происхождению и звали его тоже Харланд, а официально — Харланд Хадсон. Он был «радиомэн», один из хозяев радиостанции Мак-Мердо. Через его руки прошли почти все мои телеграммы домой и из дома. Он не был обязан сообщать мне немедленно, когда получал телеграмму для меня. Официальный путь телеграммы от радиооператора до моего почтового ящика занимал несколько часов или ночь. Но Харланд и его сменщик, с которым он меня познакомил, длинный, молчаливый и улыбчивый матрос, негр Джозеф Робинсон, или просто Робби, из Сан-Луи всегда старались разыскать меня по телефону и сообщить новость сразу:
— Игор, депеша, зайди получить. Это от Валья (так они звали мою жену).
Или:
— Это от мама…
Как удивительно: по-английски «мама» будет тоже «мама» или «мами» (это чуть как бы ласковее, уменьшительнее). А слово «маза», которому учат детей в наших школах, переводится как холодное, безличное «мать»…
Однажды, отдавая мне телеграмму, Робби дал мне маленький списочек из непонятных мне слов, отпечатанных им на машинке.
— Я не знаю, что это, Робби, — сказал я, возвращая список.
— Как не знаешь? — удивился Робби. — Это же, по-видимому, русские слова, которые ваши радисты из Мирного вставляют между текстами. Ведь в официальном справочнике радиокодов они не значатся.
Я снова всмотрелся в странные сочетания английских букв и понял. Да, это были русские слова: «Пока», «Молодец», «Хорошо», «Повтори», «Привет». Как смеялись радисты, когда я рассказал им что к чему! И уже на другой день, когда я снова зашёл на радио, над машинкой телетайпа радиста висел отпечатанный список этих слов и их значений. Через год в Ленинграде наши радисты рассказывали мне, как однажды они были приятно удивлены, когда американцы вдруг начали использовать эти слова в промежутках между официальными текстами.
За одним из столов моего русского класса сидела ещё одна компания. Их было четверо: трое сидели всегда вместе, а один — чуть в сторонке. Они разительно отличались от трех первых. Тоже бородатые и усатые, они были одеты в разноцветные, грубые свитера или клетчатые рубашки из толстой шерстяной ткани, в ярких цветов штормовые брюки, в странную, мягкую, но хорошо пригнанную по ногам обувь, в которой можно было идти много километров. Их лица и руки были такие обветренные и загрубелые, а одежда такая «полевая» и рабочая по сравнению с белыми лицами, домашними рубашками и лёгкой обувью первой троицы! Это были новозеландцы, учёные с новозеландской станции База Скотта, расположенной хоть и недалеко, всего в нескольких милях, но за сложным и опасным перевалом. Им приходится целый час добираться на своём вездеходе.
В отличие от абсолютно неспортивных, набирающих вес и спасающихся от этого только диетой чифов новозеландцы были в прекрасной спортивной форме. Ведь на своей маленькой станции они делали массу тяжёлой физической работы, и почти каждый из них был в прошлом знаменитый альпинист или горнолыжник, как, например, вот этот человек с добродушным лицом, круглым из-за пышных рыжих бакенбардов. Это Тревор, учитель физики из маленького местечка Хоки-Тика на жарком и дождливом западном берегу Южного острова. Мои ученики смеются над его постоянным: «А у нас в Хоки-Тика…» И когда мы в классе «прошли» смысл и значение окончания «ский», Тревора стали звать не иначе как Тревор Хокитикский.
Особую роль в классе играл тот новозеландец, который сидел в стороне. Его звали Джек Калверт. Высокий и худой, очень чёрный и похожий на француза из-за своей бородки кардинала Ришелье, Джек был одним из лучших учеников класса, но на уроках всех смешил. Например, по плану урока мы представляли себе, что всем классом приезжаем в Москву и со мной как бы с прохожим должны начать разговор.
Предлагаю начать Джеку.
— Здравствуйте. — сказал Джек.
— Правильно, ну теперь скажи мне ещё что-нибудь, — подбадриваю я его.
Он подумал минуту и сказал:
— Я хочу женщина…
Класс радостно хохочет. Да, с женщинами у нас тут плоховато.
Джеку Калверту было лет тридцать. Года два назад он отправился из Англии в путешествие по странам Азии. Прекрасный фотограф, он думал сделать книгу фотографий о путешествии. Но никому его фотографии оказались не нужны. Когда добрался до Новой Зеландии, то был уже совсем «на мели»: ни денег, ни работы. И вот тут случайно ему предложили должность служителя зоопарка. Он должен был на рассвете, пока зоопарк закрыт, кормить зверей и убирать клетки. Джек взялся за эту работу. Потихоньку, для удовольствия он стал фотографировать просыпающихся и кормящихся зверей. Постепенно у него скопилась удивительная по свежести восприятия папка фотографий. Он отнёс показать её в одну из газет, и несколько фотографий напечатали сразу. Потом попросили ещё. А через некоторое время Джеку предложили сделать целую серию фотографий об утреннем зоопарке для воскресного приложения к газете, что-то вроде фотодневника «утреннего кормителя зверей». Так Джек неожиданно стал известным и даже любимым фотокорреспондентом одной из газет Новой Зеландии. Когда появилось объявление об отборе кандидатов для участия в зимовке на Базе Скотта, Джек предложил свои услуги как фотограф и «прислуга за все» и был тут же принят. И вот он здесь, в моем русском классе. На память о нем у меня большая фотография нашего класса, которую сделал Джек.
Как во всяком классе, у меня был и последний ученик. Последним был конечно же мой «полевой ассистент» Дейв Кук. Он тоже ходил на все занятия и даже был помощником старосты кружка (вёл журнал посещения) но, по-моему, ни разу не учил уроков, сидел всегда на последней парте и отлынивал от ответов. По-видимому, наш класс привлекал его просто как собрание интересных людей.
Баллада о флагах
Однажды, начиная очередной урок, я обратил внимание, что часть доски была занята. Укреплённый в верхней части кнопками, на ней висел большой трехцветный государственный флаг Франции. Я попросил Дейва снять флаг, чтобы иметь свободной всю доску. Дейв сделал, что надо, и мы провели урок.
