— Дай-ка я нагряну к Фабии, — сказал Юлий. — Ведь она с мужем давно не спит, не так ли?
Валерий улыбнулся и в знак согласия кивнул головой. Вскоре два приятеля растворились в темноте. Один направился к Фабии, а другой поспешил в эргастул для рабынь.
Актис лежала с открытыми глазами на мягком тюфяке, подложив руки под голову. Не все рабыни спали. Они переговаривались в дальнем углу каземата, и иногда над чем-то посмеивались. Снаружи послышался шорох.
Кто-то пытался открыть замок, Актис встрепенулась и села, взволнованно и часто дыша. Сердце учащенно забилось, казалось, ему не хватает места в груди, и оно хочет вырваться на волю.
Дверь, скрипнув, бесшумно открылась, но в непроглядной темноте никого не было видно.
— Актис… — голос, такой родной и любимый, окутал девушку и приятной истомой, поторопил на зов.
Актис быстро поднялась и бросилась к Валерию. Они стояли, обнявшись, освежаемые ночной прохладой и бьющими рядом фонтанами. Дрожащие губы Актис целовали лицо юного патриция. Жаркие поцелуи орошали нежные и бархатные волосы любимого, зажигали румянец на его щеках, навечно оставляли любовный трепет на устах Валерия.
— Любимая, пойдем в нашу беседку. Ночь темна, но скоро придет рассвет. А по тебе я уже успел так соскучиться, что теперь ни минуты не могу прожить без тебя.
Актис, обвив руками шею Валерия, тихо прошептала:
— Веди меня, куда ты только пожелаешь, любимый. Я вся в твоей власти.
Когда двое влюбленных пришли в ту самую беседку, в которой состоялось их первое свидание, Валерий посадил Актис к себе на колени и осторожно привлек к своей груди.
— О боги, какой ты нежный, — голубкой проворковала девушка, когда юноша осыпал ее возбуждающими страсть ласками и шептал ей на ухо слова любви. — Как бы я хотела, чтобы ты никогда не покидал меня, любимый.
— Я буду, пока это возможно, с тобой. И ночью и днем с тобою рядом, — Валерий говорил тихо и Актис показалось, что она сидит на берегу журчащего ручья, так приятен ей был голос милого друга. — Ты разве не заметила, какой на мне наряд?
Девушка взглянула на одежду Валерия, удивленно взметнув вверх брови. Ее глаза расширились от удивления.
— А где твоя тога? Тебя ограбили?
— Да нет же… — смеясь, успокоил он Актис, — я дома ее оставил, вернее, спрятал под камнем.
Но девушка непонимающе слушала Валерия и с беспокойством осматривала его. Вдруг на теле остались раны от стычки с разбойниками? Ей даже померещилось, что ее милый вот-вот упадет на землю и умрет здесь, в беседке, и она ничем не сможет помочь ему. Когда же Актис услышала о том, что придумал ее милый друг, она беззаботно рассмеялась:
— А я уже испугалась, может по дороге на виллу что-нибудь произошло с тобой!
Блаженная тишина стояла вокруг. Лишь изредка квакали лягушки в пруду, да иногда прошуршит в траве еж, выползший на ночную охоту.
Ласки и игры влюбленных продолжались. Актис порывисто прижималась к юноше, страстно обхватывая его шею. Она Закрыла в блаженной истоме глаза и, не Ощущая окружавшей ее реальности, впивалась слегка подрагивающими губами в губы любимого, неотступно Звавшего к себе. После долгого поцелуя на ее прелестном лице засияла счастливая улыбка, а глаза блестели От Опьянения любовью. Раз за разом Валерий и Актис сливались воедино, уносясь куда-то прочь, забывая все на свете. Только они вдвоем были на этой земле, только они могли любить так страстно друг друга. Только им боги даровали право быть счастливыми в этом мире.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Забрезжил рассвет. Небо голубело, освобождаясь от туч. Надсмотрщики над рабами громкими окриками будили невольников. Рабов ожидал завтрак из недожаренного ячменного хлеба, бобовой каши. Иногда даже давали вино, хотя и низкого качества, но все-таки — вино, чтобы работалось веселей. А потом кому-то предстояло выйти в поле, другим поручалось присмотреть за стадами овец, перегонявшихся с места на место в поисках корма. Часть рабов оставалась трудиться в саду и огороде, кормить домашних птиц, убираться в огромном доме Деции Фабии.
Два приятеля Валерий и Юлий, облаченные в туники, мало чем отличались от бесчисленных слуг, сновавших по поместью знатной матроны.
Утром они встретились у мраморной статуи Нептуна, который с грозным видом держал трезубец в руке. Поприветствовав друг друга, приятели похвастались своими успехами. Юлий был восхищен проведенной ночью и говорил:
— Вот уж не думал, что судьба вновь сведет меня с Фабией. Прекрасно провел время. Эта женщина глаз не дала мне сомкнуть и совсем измотала меня своими причудами.
Валерий слушал болтовню Юлия, никак не мог понять, то ли правду он говорит, то ли врет безбожно. Он страшно хотел спать, глаза слипались и говор собеседника так надоел ему, что даже подробности встречи с Фабией пролетали мимо ушей.
— Знаю одно местечко, где можно отдохнуть. Пошли быстрее отсюда, пока никто не заставил нас поливать грядки.
Юлий мотнул головой, то ли прогоняя наплывавшую дремоту, то ли не соглашаясь с приятелем, поторопил его:
— Давай, давай, пошли. Завалимся спать где-нибудь в кустах. Ноги совсем не держат, того и гляди, свалюсь прямо здесь.
Вскоре они спали в высокой траве, уткнувшись друг в друга носами. Солнце сюда не проникало. Деревья, кругом обступившие поляну, где отдыхали юноши, создавали здесь приятную прохладу. Послышался звон металла. Это рабов созывали на обед. А два приятеля все еще спали и, наверное, видели сны. Сны о любви.
Страсть к поиску приключений и жажда новых развлечений всегда были и останутся характерной чертой человечества. И римляне не составляют здесь исключения.
Амурные похождения к замужней женщине-матроне были самыми дерзостными проступками, вызывавшими зависть и восхищение у тех юнцов или мужчин, которые еще не испытывали счастья лежать на мягкой перине в обнимку с любовницей и знать, что ее муж где-то далеко-далеко.
Валерий и Юлий были не первыми и возможно даже не последними, кто утешал свою плоть в доме Деции Фабии. Но как проникнуть на виллу и долгое время оставаться там незамеченными? Для этого любвеобильным юношам было достаточно переодеться в одежду рабов. Господа мало обращали внимания на лица своих слуг. Здесь это были не люди, а всего лишь рабы. Рабы, которые считались одушевленными предметами.
Накупив себе мальчиков на невольничьих рынках и дав им прозвище по своей прихоти, римский аристократ отличает их друг от друга только по кличкам. — А… этот «носорог» — зевая в постели и почесывая затылок, говорил знатный патриций, когда ему докладывали о совершенном проступке раба. — Так высечь его! — сказав это, он зарывался в пуховые подушки и вскоре уже забывал о своей вещице, облаченной в римское одеяние.
Иногда бывали случаи и забавные, и трагичные одновременно. Вызывает к себе господин «пастуха» — раба брадобрея. Прозвище «пастух» означает, что слуга должен как зеницу ока оберегать волосы своего хозяина. Так ведь приводят не того, кого требовал к себе патриций. Стоит перед римским аристократом какой-то худощавый паренек с плетью в руке. Настоящий пастух. А господин, усаживаясь в кресло и собираясь привести свою прическу в порядок, говорит:
— Ну-ка, постриги меня.
А когда испуганный юноша подходит к хозяину, тот лишь замечает:
— Отчего это ты так похудел? Раньше был толст и упитан, а сейчас и смотреть не на что.
