Череп Субботы

быстрота акции, профессионализм и крайняя жестокость неизвестных грабителей.

Государь обратил свой взор на сенсорную панель у кровати, где блестели кнопки с надписями: «Лакей», Пиво», «Барак Обама» и «Шкуро». Не мешкая, он нажал голубую кнопку: искрясь, засветились буквы «Жандарм».

— На участие Запада что-то указывает? — отрывисто спросил император. — Может быть, опять грузины? Четкая работа, напоминает почерк спецслужб.

— Вряд ли, ваше величество, — покачал головой Муравьев. — Разведка Тифлиса хороша лишь при выезде на шашлыки — есть шикарные спецы, отменно готовят соус к баранине. А так… Североамериканцы в Грузию даже танки теперь поставляют с инструкцией на русском языке: чтобы потом не сломали при перевозке в Москву. Это ж надо такую подлость сделать — завалили нас трофейной техникой. Целые вертолеты скаутам жертвуем на металлолом-с.

— Хорошо мы их разделали — как бог черепаху, — робко подал голос цезарь.

— Кто это — мы? — не оборачиваясь, спросил август.

Цезарь счел за лучшее промолчать.

— Так вот, — продолжил император. — Вскрытие могилы вредит имиджу империи… посему я и не исключил наличия внешних факторов. Ведь Запад-то он, сами понимаете — спит и видит, чтобы показать всем: идея суверенной монархии себя изжила. Хотя… может иметь место и интрига со стороны бизнес- конкурентов. У многих купцов сильна зависть к Чичмаркову — вместе с арендой склепа он получил 99-летний копирайт на образ поэта в рекламе. Меры совсем не знает. Я сам, верите ли, на днях едва в уме не повредился. Еду по шоссе и вижу на плакате: Пушкин с умильным лицом лижет пылесос под слоганом «Я помню чудное мгновенье». Купцы вообще как с цепи сорвались. Покойный Есенин рекламирует йогурт «Актив» — дескать, на вкус так нежен и прекрасен, что поэт раздумал вешаться. Достоевский в телеролике вертит в руках модель дамского вибратора и задает ему вопрос: «Тварь ты дрожащая или подзарядку имеешь?» В кризис-то все средства хороши, разумеется, однако с непривычки коробит.

— Это еще что-с, — в тон императору заметил Муравьев. — Я тут, когда миновал Садово- Сухаревскую, своими глазами наблюдал плакат Гоголя — писатель славит препараты от депрессии: «Ты пилюлю съел и жжошь, „Мертвых душ“ ты не сожжешь». А Пушкин, он не только с пылесосами — его образ новый владелец умудрился к элитной марке пива привязать.

— Вот-вот, — подтвердил из своей постели цезарь. — Там клип такой: пиво в компании кончилось, спорят, кто пойдет… мол, Пушкин, что ли? И тут Александр Сергеевич встает из гроба, говорит: «Суперпиво, конечно пойду».

Все трое, не сговариваясь, красноречиво вздохнули.

— В любом случае, — вернулся к теме август. — Грабеж могилы уничтожает имидж государства. Это что ж, скажут, за империя такая, где трупы воруют, как с огорода редиску? Я уж молчу о том, что завтра все газеты запестрят заголовками: «Священник убит на могиле Пушкина». Наяву видится, как щелкоперы в таблоидах смакуют версии — наверняка центральной станет та, где дух Пушкина обернулся кровожадным монстром, чтобы убить попа. На всякий случай, следует взять под охрану могилы знаменитостей.

…Муравьев почтительно склонил голову — ожидая дальнейших указаний августа. Минутное молчание подтвердило, что указаний не последует: соправители приступали к завтраку. Лакеи, переодевшись в красные пижамы с россыпью желтых орлов, держали в руках подносы — один золотой, другой серебряный — оба от Тиффани. На подносах дымились чашечки утреннего какао с корицей, лежало по горячему круассану, а в вазочке обтаивало ледяное сливочное масло. Августу, чей род происходил из дрезденских баронов, тяжело дался отказ от кофе по утрам, пришлось пройти даже психолечебные курсы. Однако римские владыки кофе не пили, а государь, учредив указом с о п р а в и т е л ь с т в о, старался хотя бы внешне соответствовать латинскому стилю. Правда, в Древнем Риме какао тоже не было в чести, круассаны — и подавно, но открывать царю глаза желающих не нашлось. Двери закрылись, в приемной Муравьева ждал Виктор Антипов, шеф Отдельного корпуса жандармов. Штатский костюм, шелковый галстук поверх свежей рубашки, щеки идеально выбриты, благоухает одеколоном. Муравьев оставил мысль о том, как жандарм умудрился прибыть во дворец за 15 минут, да еще и в костюме с иголочки. Видимо, как японская гейша, спит в отглаженной одежде. Подводили Антипова лишь глаза — красные, с мелкими прожилками, они с потрохами выдавали недосып их обладателя.

Цезарь глотнул какао, придерживая большим пальцем чашечку.

— Я давно хотел спросить, — деликатно обратился он к августу. — Вот ты, царь-батюшка, по телевизору с народом общаешься, на вопросы по прямой линии отвечаешь. А можно и мне, как императору, тоже свою прямую линию?

— Нет, — буркнул август. — Тебе сегодня еще кафе-мороженое открывать.

…Разрезая круассан, цезарь сжал нож — чуть сильнее, чем нужно.

Глава шестая ЯЗЫК ЗМЕИ

(Гонаивъ — набережная, у проспекта Дессалина)

Обветшалые улицы утопали в жидкой серой грязи — под ногами хрустели листья пальм. Ветер свистел между обломков стен и трухлявых столбов, увитых обрывками провода. Разбрызгивая лужу, мимо старухи проехал красочный тап-тап — управляя одной рукой, второй водитель пихал в рот кусок багета в креольском соусе. Среди картонных коробок, гор мусора и гниющих отбросов копошились тысячи оборванцев — большинство жителей Гонаива после урагана не имели своих домов и жили на свалке, под открытым небом. Мамбо неспешно шагала, опираясь на суковатую палку: некий умелец со всех сторон вырезал на клюке треугольники открытых глаз. Шофер тап-тапа довез ее до Гонаива без денег, дрожа от страха — пассажиры покинули кузов, едва завидев мамбо. Это близко, осталось пройти пару десятков шагов по переулку — хунган проживал в старом колониальном особняке, один-одинешенек. Французы строили Гонаив руками рабов, а для хозяина не стараются, как для себя: ветхие здания слипались стенами, крыши ползли вниз неровными краешками, кривые ступеньки лестниц наезжали друг на друга. Кое-где в домах отсутствовали окна — значит, бывшая тюрьма.

Вот такой дом и был ей нужен.

Помещение без окон.

Хунганы в окрестностях Гонаива считались особыми людьми. Как и сама мамбо, они практиковали жесткий водун, насыщенный черной магией и смертельными проклятиями, этот стиль назывался конго. Полудетская вера в доброго бога Бон Дье не принесла здешним рабам счастья — они поняли, что только лишь черное зло поможет им обрести свободу. Ритуалы конго проникли на остров с западного берега Африки, от самых темных тамошних колдунов. Церемонии были кровавыми, а связь с мертвецами — неразрывной. Доктор сразу склонился к вере в конго и начал спать на могилах — духи мертвых во сне овладевали его мозгом, шепча ценные советы. Для свидания с трупом требовалось надеть маску черепа… иначе дух мог подумать, что в мире живых его ждет засада. Даже ребенок знает — живой и мертвый миры враждебны. Только во время церемоний у хунгана они способны пересечься, дабы перетечь из одного сосуда в другой, заполняя воздух смесью запахов: гниющая плоть и аромат свежих бананов с ближайших плантаций.

Из-за угла навстречу ей вышла мать с дочерью — босая девочка цеплялась за лохмотья юбки. Показав на мамбо рукой, ребенок хихикнул: вид древней старухи, схожей с нахохлившейся вороной, развеселил ее. Мать залепила девчонке затрещину — склонившись в поклоне перед колдуньей, она закрыла плачущей дочке лицо ладонью. Нельзя долго смотреть на мамбо. Тебя могут сглазить — и ты навеки попадешь под власть темных сил. Дааааа. Вот и ее когда-то тоже пугали ужасами из бытия колдуний — допугались, что она сама захотела