У моих знакомых в том сезоне родился мальчик. Родители, люди очень такие, что ли, передовые, обрадовались.
— Ага, — говорят, — уж в этом случае мы будем на высоте положения. Уж мы дадим ему настоящее название. Это будет не какой-нибудь Петя.
Начали они думать, как назвать. Два дня думали и глядели в календари, на третий прямо захворали. Не могут придумать подходящего красивого названия.
Вдруг приходит ихний сосед.
— Да вы, — говорит, — откройте любой политсловарь и хватайте оттуда какую-нибудь выдающуюся фамилию. И называйте этой фамилией свою невинную крошку.
Развернули родителя словарь. Словарь впоследствии оказался «Походным политсловарем». Видят — симпатичная, красивая фамилия — Жорес. Читают: «Вождь социалистического движения во Франции. Предательски убит из-за угла».
Думают: подходящее. Пущай мальчик будет Жорес, в честь героя Жореса. Ура!
И назвали своего мальчика этим именем. Зарегистрировали его, конечно, и стали называть Жоря.
Вдруг приходят к ним гости. И между прочим братишка жены, комсомолец Паша К-ов.
Паша говорит:
— Да, — говорит, — имячко вы дали довольно странное, если не сказать больше…
И сам усмехается.
— А что? — говорят.
— Да как же, — говорит. — Жорес, — говорит, — хотя к был социалистом, но он был врагом коммунизма. Он деятель II интернационала. Он вроде как меньшевик. Ну и дали вы имячко, поздравляю, милые родители!
Тут родители растерялись. Развернули словарь — социалист. На Пашку поглядят — Пашка усмехается. Начали родители огорчаться. Начали ахать и за мальчика своего хвататься.
Мамаша говорит:
— Это такая неувязка произошла. Хорошо, что сын маленький, а то бы ему неловко было такое меньшевистское название иметь.
Отец говорит:
— Надо завтра побежать в ЗАГС — поменять имя. Пущай назовем хотя бы Магний.
И, значит, на другой день побежала мамаша со своим младенцем в ЗАГС.
— Так и так, — говорит, — будьте любезны, а то прямо скандал…
Там ей отвечают:
— Очень, — говорят, — печально, но, говорят, по закону запрещается менять имена и фамилии до 18 лет. Пущай ваш мальчик зайдет через 17 лет в понедельник, от 2 до 3, тогда будет можно.
Так и не разрешили.
А родители убиваются. Хотя и не теряют надежды. А надежды терять не надо. Надо полагать, что какая-нибудь крупная инстанция все же разрешит это досадное недоразумение.
Мерси
В этом году население еще немножко потеснилось.
С одной стороны, конечно, нэпманы за город выехали во избежание разных крупных недоразумений и под влиянием декрета. С другой стороны, население само уплотнилось, а то в тройном размере платить не каждому интересно. И, безусловно, уничтожение квартирного института тоже сыграло выдающуюся роль. Так что этот год очень даже выгодно обернулся в смысле площади.
Если каждый год такая жилплощадь будет освобождаться — это вполне роскошно, это новых домов можно пока что не возводить. В этом году очень многие пролетарии квартирки и комнатки заимели путем вселения. Вот это хорошо!
Хорошо, да не совсем. Тем более, это вселение производят без особого ума. Только бы вселить. А чего и куда и к кому — в это, безусловно, не входят.
Действительно верно, особенно входить не приходится в силу такого острого кризиса.
Но, конечно, хотелось бы, если нельзя сейчас, то в дальнейшем иметь некоторую точность при вселении, или гарантию, что, скажем, к тихому человеку не вселяли бы трубача или танцора, который прыгает, как бешеный дурак, до потолка и трясет квартиру.
Или бы так: научных секретарей вселять, скажем, к научным секретарям. Академиков, прошедших чистку аппарата, — к академику. Зубных врачей — к зубным врачам. Которые на флейте свистят — опять же к своим ребятам, — вали свисти вместе!
Ну, конечно, если нельзя иметь такую точность при вселении, то и не надо. Пущай бы по главным признакам вселяли. Которые люди умственного труда и которые любят по ночам книжки перелистывать — вали к своим ночным труженикам. Другие — к другим. Третьи — к третьим.
Вот тогда бы жизнь засияла. А то сейчас очень другой раз обидно получается.
Как, например, такой факт с одним нашим знакомым. Он вообще рабочий. Текстильщик. Он фамилию свою просил не употреблять. Про факт велел рассказать, а фамилию не дозволил трогать. А то, говорит, меня могут окончательно доконать звуками. Так что назовем его, ну, хотя бы Захаров.
Его, голубчика, как раз вселили в этом году. Конечно, мерси и спасибо, что вселили, а то он у своих родственников проживал. А только это вселение ему боком вышло.
Был это славный гражданин и хотя, конечно, нервный, но довольно порядочного здоровья. А теперича, будьте любезны — невроз сердца, и вся кровь выкипела от раздражения.
А главная причина — он в этой квартире не ко двору пришелся. Эту квартирку как раз интеллигенты населяли. В одной комнате — инженер. В другой, конечно, музыкальный техник, — он в кино играет и в ресторанах. В третьей, обратно — незамужняя женщина с ребенком. В ванной комнате — домашняя работница. Тоже, как назло, вполне интеллигентная особа, бывшая генеральша. Она за ребенком приглядывает. А ночью в ванне проживает. Спит.
Одним словом, куда ни плюнь — интеллигенты! И ихняя жизнь не такая подходящая, как, конечно, хотелось бы.
Для примера. Захаров встает, конечно, не поздно. Он часов в пять встает. Или там в половине пятого. У него такая привычка — пораньше встать. Тем более, он на работу встает, не на бал.
А инженер об это время как раз ложится. Или там на часик раньше. И в стенку стучит. Мол, будьте любезны, тихонько двигайтесь на своих каблуках.
Ну, Захаров, конечно, ему объясняет, — мол, не на бал он спешит. Мол, он должен помыться, кипяточек себе скипятить и так далее.
И тут, конечно, происходит первая схватка.
Хочет Захаров пойти помыться — в ванной комнате интеллигентная дама спит. Она визг подымает, дискуссии устраивает и так далее.
И, конечное дело, после таких схваток и дебатов человек является на работу не такой свеженький, как следует.
После приходит он обратно домой. Часам, что ли, к пяти. Ну, подзаправится. Поглядит газету. Где бы ему тихонечко полежать, подумать про политику или про качество продукции — опять нельзя!
По левую руку уже имеется музыкальный квинтет. Наш музыкант с оркестра имеет привычку об это время перед сеансом упражняться на своем инструменте. У него флейта. Очень ужасно звонкий инструмент. Он в него дудит, продувает, слюнки выколачивает и после гаммы играет.
Ну, выйдет Захаров во двор. Посидит часик-другой на тумбочке, — душа домой просится.
Придет домой, чайку покушает, а по правую ручку у инженера уже гости колбасятся. В преферанс играют. Или на своей пианоле какой-нибудь собачий вальс Листа играют. Или шимми танцуют, — наверное, в дни получек. Глядишь, и вечерок незаметно прошел. Дело к ночи. И хотя, конечно, ночью они остерегаются шуметь, а то можно и в милицию, но все-таки полного спокойствия нету. Двигаются. За паркет ножками цепляются. И так далее.
