могу даже за Михрютина заплатить — в отпуску он… Пожалуйста.
Тетерьки вынул кошелек, отсчитал по курсу рубль золотом за себя и четвертак за Михрютина, расписался, снова пересчитал деньги и подал спецу.
— Нате… Только условие, батенька: я сам на завод пойду. Все-таки свой глаз алмаз, а чужой — стеклышко.
Тетерькин долго еще бубнил себе под нос, потом принялся за счеты. Но работать от волнения не мог.
Два месяца после того он не мог работать. Он, как тень, ходил за спецом, подкарауливал его в коридорах, интересовался, как идет подписка, кто сколько дал и где будут строить аэроплан.
Когда деньги были собраны и аэроплан заказан, счетовод Тетерькин, мрачно посмеиваясь, пошел на завод.
— Ну как, братцы? — спросил он рабочих. — Идет дело?
— А вам что? — спросил инженер.
— Как что? — удивился Тетерькин. — Я ухлопал деньги на аэроплан, а он спрашивает… Тут батенька, аэроплан у вас строится для учреждения… Мне посмотреть нужно.
Тетерькин долго ходил по залу, рассматривал материал, пробовал его даже зубами и качал головой.
— Вы уж того, братцы, — говорил он рабочим, — прочный стройте… Я — старая крыса, знаю вас… Все вы мошенники. Сделаете, а потом чего-нибудь этого… пропеллер не будет крутиться… Уж пожалуйста, я, так сказать, материально заинтересован.
Тетерькин обошел еще раз помещение, пообещал зайти и ушел.
Ходил он после того на завод ежедневно. Иногда успевал забежать два раза. Он спорил, ругался. Заставлял менять материал и иногда рассматривал чертежи в кабинете инженера.
— Послушайте, — сказал раз инженер, мучаясь своей деликатностью, — вы уж, пожалуйста, как бы сказать… Мы сделаем, не беспокойтесь… Не ходите зря… иначе мы должны отказаться от заказа. Вы, как представитель, сами понимаете…
— Позвольте, — сказал Тетерькин, — какой же я представитель? Выдумали тоже. Я частный человек. Ухлопал свои денежки на аэроплан…
— А, — закричал инженер, — не представитель! А сколько, чорт раздери, вы ухлопали?
— Сколько?.. Да рубль золотом я ухлопал.
— Как рубль? — испугался инженер, — рубль?
Инженер открыл стол и бросил Тетерькину деньги.
— Нате, чорт раздери вас, нате…
Тетерькин пожал плечами.
— Как вам угодно. Не хотите — не надо. Я не настаиваю. Я и в другом месте закажу. Я — старая крыса.
Тетерькин пересчитал деньги, спрятал в карман и ушел.
Потом вернулся.
— Еще за Михрютина… — сказал Тетерькин.
— За Михрютина?.. — дико заорал инженер. — За Михрютина, старая крыса?!
Тетерькин испуганно прикрыл дверь и торопливо пошел к выходу.
— Пропали денежки, — шептал Тетерькин. — Четвертак зажилил, прохвост… А еще инженер…
Спешное дело
Это будет рассказ про нэпмана. Которые пролетарии не хотят про это читать — пущай не читают. Мы не настаиваем! А только факт очень густой. И нельзя его обойти полным молчанием.
Произошло это в самые недавние дни.
Сидит, предположим, нэпман Егор Горбушкин на своей квартире. Утренний чай пьет. Масло, конечно, сыр, сахар горой насыпан. Чай земляничный. Родственники так и жрут эти продукты без устали. Нэпман Горбушкин тоже, конечно, от родственников не отстает — шамает. Под пищу, конечно, легкий разговор идет. Дескать, пожрем сейчас и пойдем ларек открывать. Надо, дескать торговлишкой оправдать, чего сожрали.
Вдруг, конечно, звонок происходит. На лестнице. Происходит звонок, и в квартиру входит обыкновенный человек и заявляет:
— Я — агент Гепеу. Не бойтесь! Который тут нэпман Егор Горбушкин — пущай живо собирается и идет со мной. Вот мандат и повестка.
Отчаянно побледнел тут нэпман Горбушкин. Начал читать повестку. Да, действительно велят немедленно явиться по уголовному делу.
Встал нэпман из-за стола. Отчаянно трясется. Зубами ударяет.
— Только бы, — говорит, — не высшая мера. Высшую меру я, действительно, с трудом переношу. Остальное как-нибудь с божьей помощью.
Горячо попрощался нэпман со своими родственниками, всплакнул о превратностях судьбы, взял в узелок немного несъеденных продуктов и папирос три коробки и под общий плач отбыл.
Отбыл и, конечно, не является. И уже три часа дня ударяет — нету нэпмана.
Тут плач и рыданье происходит в квартире. Родственники приезжают совещаться.
Жена, мадам Горбушкина, сквозь рыданье произносит:
— Дескать, по какому делу влип мой супруг — еще пока неизвестно. Но одно ясно: какое-нибудь дело найдется. У каждого человека дела имеются, и каждый человек по краешку ходит. Но неужели же за это высшую меру могут сделать?
Брат нэпмана, Павел Горбушкин, говорит:
— На высшую меру я, — говорит, — не надеюсь. Но скорей всего в силу социального положения, как пить дать, конфискуют имущество. Это, — говорит, — уж прямо вот как верно. Предлагаю в виду этого ликвидировать имущество, а то, — говорит, — вдове жить будет нечем.
Начали, конечно, родственники в ударном порядке шкафы перетряхивать. Вытрусили разные костюмы и одежу в кучу, начали продавать. Разные жильцы и торговцы сошлись. Тут же мебель запродали, пианино загнали за приличную сумму.
К вечеру, одним словом, продались. Начали даже квартиру сватать.
Оставила вдова с братом себе только боковую комнату, а остальную площадь сосватали с подходящими въездными.
Вдруг в семь часов вечера нэпман Горбушкин является. Веселенький и слегка под хмельком.
— Фу, — говорит, — пропасть какая! Я, — говорит, — думал, что высшая мера, а оно ничего похожего. Вызвали меня для одной справки. В роде как свидетелем. Я уж, — говорит, — дорогие родственнички, от превеликой радости в ресторации лишние полчаса просидел. Извиняюсь за тревожное волненье.
Тут, конечно, происходит немая сцена в проданной квартире.
Однако, нэпман Горбушкин ничуть даже не огорчился.
— Это, — говорит, — прямо даже очень великолепно, что запродались. Все мы по краешку ходим. А оно без имущества много спокойней и благородней.
После небольшого фокстрота родственники осторожно разошлись по домам.
Остряк-самоучка
Вчера я проходил по Центральному рынку. Гуся к празднику покупал.
Народу уйма. Мясной ряд явно выглядел именинником. Длинные столы были завалены всякой требухой: бычьими печенками, селезенками и хвостами. И на всю эту дрянь, даже на телячьи хвосты,
