И надо сказать, в тот год я был особенно болен — неврастения и хандра замучили меня вконец. Я был злой и раздражительный. И помню, весьма неприветливо встретил мою гостью.
Она мне говорила какие-то голубые слова, а я был мрачный, как сукин сын, и даже не пытался выдавить на своем лице улыбку.
Наверное, нехорошая память обо мне осталась у студентки. И я бы хотел, чтоб она простила меня за мою нелюбезность. Я был очень болен.
А сейчас я здоровый и веселый. И даже почти что полюбил людей.
Из Херсона*
Славный, веселый Михаил Зощенко!
Мы очень любим ваши рассказы. Читаем их много раз и каждый раз с новым интересом, у меня есть несколько номеров журналов, в которых есть ваши рассказы, и я их даю читать всем знакомым, все они смеются, смеются до слез, так что странички с вашими рассказами совсем покоробились от влаги и трудно читать — даже печать вылиняла.
Я с нетерпением жду, когда «30 дней» пришлет нам книжку ваших рассказов.
Все же мы читали очень мало ваших рассказов и потому не можем судить, какие лучше; по слогу большим успехом пользуется «Случай в бане», а вообще «Кинодрама».
Мы любим кино и (я особенно) приглядываемся к его посетителям и его порядкам. Раньше у нас бывали случаи вроде «кинодрамы», например, какой-то «черт военный» зацепил локтем за отворот свитера одной девочки, свитер вязаный, натянулся, военный высокий, и бедная девочка должна была на кончиках пальцев бежать за ним.
Существовала даже месть, мы когда-то удивились, что у одного типа на руке сделана татуировка — часы, и эти часы показывают столько, сколько как раз в то время было. Он услышал, и, когда толпа хлынула, он начал толкать нас, подставлять ножки и т. д.
Да мало ли примеров!
Да я лично против нумерованных мест: то хоть потолкаешься, но сядешь, где нравится. А теперь. Иногда в кассе остается 20 и более мест, но все в разных местах, а когда идешь компанией, то это прямо досадно.
Теперь у нас надписи в кино по-украински, украинский язык грубее, и иногда смешно, если принцессы начинают ругаться по-украински. На днях мы были на «Сюркуфе», сзади нас сидела интересная пара. Я плохой знаток типов и не могу точно определить его происхождение и занятие, м. б. мелкий торговец, м. б. рабочий, м. б. чиновничек, в общем, по-моему, обыватель в полном смысле слова; она лет за 30, некрасивая, с большой бородавкой на носу. Она громко (один бас на все кино) читает надписи, медленно, по слогам, и в каждом слове вместо «ы» читает «и». Он ее все время поправляет, она соглашается, но потом — снова. Только в конце она вдруг начала читать «и» вместо всех гласных.
Вообще они плохо понимают содержание, в картине герой женится не на героине, а влюбленный в героиню кузен следит за героиней. Они же думают, что это героиня вышла замуж и пускают реплику кузену: «А вин ходе и ходе, вона еже замуж вышла, а вин все ходе» — ломаным здешним языком. И все путают, так что в конце картины у них английский министр очутился в тюрьме вместо разбойника.
Хоть они и говорят на вид по-украински, но в надписях они очень мало понимают, и когда встречается «шляхетний друже», то он, вместо «благородный друг», переводит — «дорожный (от слова „шлях“ — путь) друг», она сначала не согласна — все-таки «дорожный друг» — довольно сомнительное выражение.
«Гм… дорожный… наверно, дорогой», — вдруг догадывается она.
Он не согласен, объясняет: «Понимаешь, по дороге встретились, случайно, понимаешь, познакомились и подружились. Скорее, более точно будет не дорожный, а подорожный».
Я не знаю, дойдет ли письмо, но думаю, что раз доходили такие письма, о каких писали в «30 дней», то это должно дойти.
Пришлите мне ваш точный адрес, я знаю много интересных курьезов, очень хочу их вам рассказать, не побрезгуйте нашей дружбой, присылайте адрес, мы вам много, много пришлем, особенно из сельской и обывательской жизни и про украинизацию.
Ну, до свиданья. Пишите побольше в журнале, это лучше доходит до читателя. Напишите что-нибудь про обывателя (вроде нашего) в кино.
Ах, как рады будут мои друзья (и я тоже), если вдруг (именно вдруг) вы откликнитесь на послание херсонской молодежи.
До свидания, веселый Зощенко!
Желаю вам от всей души успеха и всего, всего хорошего.
Адрес: Херсон… Шуре.
«Король смеха»*
Михаил Михайлович!..
Я очень реально представляю себе Ваше лицо (по портретам) и, главное, то недоумение на нем, когда Вы получите и прочтете мое письмо…
Да и в самом деле: человек не думал, не гадал, и вдруг… как это вам покажется, получает письмо, да еще из такого отдаленного, захолустного уголка, как город Бежица, около госзавода «Профинтерн», и неизвестно от кого, от человека, которого Вы не знаете, не знаете его лица, ни головы, ни что он из себя представляет, — одним словом, «человек в черной маске», как будто из исторического романа на манер a la Дюма. Ах, я извиняюсь!.. забыла… Я не хочу быть черной маской и прежде, чем написать Вам письмо, — представляюсь Вам, хотя я не молодой человек, а барышня, ну, да ладно, кто будет разбирать в наш эксцентричный век. Итак, звать меня Леля, ну, и так далее — особо выдающихся примет нет. Тут я на минутку молчу, а Вы, потерявший дар слова от недоумения, конечно, понемногу обретаете его и прежде всего начинаете размышлять вот так:
«Я получаю письмо от совершенно неизвестного человека, от барышни, она мне пишет, а я ее не знаю и не знал». И за этим следует вывод — ясный и беспощадный: «Это или сумасшедшая, или психопатка-истеричка», — иначе как объяснить это письмо.
Погодите, уважаемый Михаил Михайлович, так поспешно делать жестокий вывод!..
Михаил Михайлович… я очень и очень люблю Ваши сочинения — Ваши юмористические рассказы. Я от природы очень люблю смеяться и смеяться, до упаду, как говорится. Только Вы, ради бога, не подумайте, что я смеюсь и с причиной и без причины, и тогда обо мне составится невыгодное мнение… Вспомните-ка пословицу: «Смех без причины — признак дурачины». Нет! Я смеюсь всегда только по причинам — и по причинам самым основательным. А самая главная причина, когда я смеюсь заразительно, от всей души и до упаду, — это Ваши рассказы. Моя жизнь не такая беззаботная и мне часто приходится плакать, и вот в минуты отдыха я читаю Ваши произведения, смеюсь, хохочу и забываю все то мрачное и тяжелое, которого так много в жизни. Вы, как добрый волшебник, невидимо спрятали в каждом Вашем рассказе искру откровенного смеха, вспыхивающую ярко и разрастающуюся в трудно тушимый пламень смеха. Ваши произведения бесподобны. Вы думаете, что я льщу? — Нет, я говорю то, что думаю, я всегда люблю говорить правду. И Вы думаете, что я одна отношусь так к этому? — Ничуть не бывало. Все мои подруги без ума от Ваших произведений. Одна — художница, увеличила Ваш портрет с книжки, повесила его чуть ли не в красный угол. Зимними вечерами мы собирались в кружок — одна читала, а мы все хохотали до упаду, что называется, свыше нормы, на все 120 процентов.
У нас вошел даже в ход «зощенский» язык. Например: встретятся где-нибудь две хохотушки, пока серьезные и придавленные житейским гнетом, но стоит только одной вспомнить какую-нибудь выдержку из
