За работой
Да, мы тогда работали на совесть. Нам нельзя было не работать. Тут появились приказы тов. Фирина. Товарищ Фирин в своих приказах говорил, что к тридцатипятникам, к соцвредам и женщинам должен быть наилучший, гуманнейший подход.
Нас не только ударить — нас за руку не смели потянуть.
На нас замахнуться не имели права.
И если б тов. Фирин увидел, что это не так, — горе тому начальнику, который не выполнил его приказания.
И мы от этих заботливых и любовных слов дошли до крайней степени настроения.
Да, мы тогда дали рекордные показатели нашей работы.
Мы дошли до 150 процентов.
Вы можете не поверить, но мы тачки бегом возили. Мы бежали с тачкой. Мы такие дела производили, что трудно описать. Тут каждый из нас наперерыв старался.
Мы увидели — это большое дело. Мы увидели, что это работа, а не бездушное дело, вроде как дробить щебенку в оккупационной тюрьме.
Нас теперь цель преследовала. Мы желали цель поскорей увидеть. И при этом нас видели, замечали, и мы имели заботу и уход.
Мы стали брать на буксир отстающих. Мы вели общественную работу. А я стал член производственной тройки.
И вот наша бригада оказалась лучшей, и нас перебросили на бетон. Нам там хотели дать хорошую квалификацию. И мы там это получили.
Мы там давали по 180 замесов. И сам прораб Мартынов обращал на нас внимание. И начальники Сапронов и Прохорский мне говорили:
— Правильно делаешь. Мы на тебя пришли полюбоваться.
Философия нищеты
А в одно прекрасное утро пришли до меня опять эти начальники, Сапронов и Прохорский. Они мне так сказали:
— У нас произошел отказ со стороны тридцатипятников. Надо тебе пойти туда поговорить с ними. Надо, чтоб они вышли на работу. Там идет буза. У тех, которые не получили льготы к Октябрю.
Я пошел туда.
Там были в бараке, собравшись, тридцатипятники. Это были все головорезы, опытные воры, фармазоны и городушники. Они меня на смех подняли, когда я к ним пришел. Они сказали:
— Ты сперва сам филонил, а теперь с начальством ссучился. Валяй, уходи.
Я тогда им сказал:
— Дозвольте сказать два слова.
И некоторые сказали:
— Ну, говори. Только поскорей — нам спать надо. (А был день.)
И они лежали на нарах, задравши головы, и было видать, что их ничем не возьмешь. И тогда я сказал:
— Господа, надо видеть социальные сдвиги. Мы есть воры, но, оказывается, этого вскоре у них не будет.
И тогда многие засмеялись и сказали:
— Как это так?
И я тогда встал на нары (и они все заинтересовались) и так им сказал:
— Мы тут собрались с вами одной семьей. Мы с вами делали одно многолетнее общее дело — мы грабили и воровали. И нас неразрывно связывало это кровное дело, а что касается меня, то я ни с кем не ссучился. Только я вижу такие перемены, благодаря чему я работаю и даже пришел сюда.
Они спросили:
— Какие перемены?
И тогда я сказал:
— Господа, нашему преступному миру пришел крах. Это надо видеть и понимать. Которые новички в этом деле — те пусть плавают в своих надеждах, а которые, как и я, — те бесконечно много понимают и это чувствуют. В нашем преступном мире произошел крах. Я не скажу за другие страны, но у нас это как будто бы. И если не сейчас, то, наверное, в скором времени.
И тогда некоторые сказали:
— Похоже на то.
А некоторые сказали:
— Нет.
И тогда я им развернул такую картину труда, что они ахнули.
— У кого же красть, — я сказал, — если богачей не будет и не будет у нас собственников.
И тогда они сказали:
— Если будет только беднота, а богачей не будет, тогда тем не менее будут воровать. А если будут все сравнительно богаты, а бедноты не будет — тогда скорей всего наступит в нашем преступном мире крах. И тогда я сказал:
— Наверное так и будет. И мы должны иметь другую квалификацию. Мы обязаны поработать, и нам это в скором времени зачтется.
Нет, они в тот день на работу не пошли. Они пошумели, покричали и легли спать. А на другой день я опять с ними имел разговор. Я им сказал:
— Господа, давайте будем работать.
А они сказали:
— А как это делается?
На третий день я хотел попросить, чтоб нам дали чаю с печеньем, чтоб разговаривать, но до этого не дошло.
Они все вышли на работу и все захотели перековаться.
Повышение
И тогда меня назначили у них младшим воспитателем. Я у них организовал шесть трудовых коллективов.
Мы работали на славу. И один мой коллектив в штурмовые дни давал 220 процентов. А другие меньше 120 процентов тоже не давали. И теперь они почти все освобождены досрочно.
И я в изоляторах стал иметь большой авторитет. Меня стали уважать массы.
Мне доверили смотреть за питанием лагерников. И я проводил работу среди нацменов, и на кухнях я прекратил блат.
Мы читали газеты. Мы устроили кружок безбожников и занимались ликвидацией неграмотности.
Потом я был назначен комиссаром пятого участка и старшим воспитателем.
И всюду у меня люди работали, как львы, и ни до кого я пальцем не дотронулся.
А в настоящее время я — шеф штрафного изолятора и инструктор КВЧ.
В настоящий момент, когда я пишу, мне осталось несколько дней до выхода.
Я пробыл в лагере полтора года. И я выхожу отсюда с таким сознанием, как будто у меня не было мрачного прошлого, а есть только светлое будущее.
