«Братья, немецкие солдаты! Гитлер и его клика — это злодеи и лгуны, каких ещё не видел свет… На их совести миллионы зверств. Гитлеровцы привели немецкий народ к смертельной катастрофе. Чтобы защитить себя, они подставляют вас под стволы пушек… Спасайте свои жизни, спасайте честь немецкого народа, переходите на сторону Красной Армии…»
Подпольщики раздобыли машинку с латинским шрифтом, переделали несколько литер, чтобы можно было печатать материалы на венгерском и немецком языках. Кроме сводок Совинформбюро они принимали по радио сообщения Национального комитета свободной Германии, да и сами сочиняли тексты, используя собственные разведданные.
Но этого казалось антифашистам мало. Они рвались в открытый бой с врагами.
На длинном столе лежало раскроенное сукно. «Модистка» Маргарет, заняв место у швейной машинки, не отрывала глаз от окна, выходившего на улицу. Это был её пост, когда Дацюк встречался с «портным».
Сейчас подводили итоги борьбы, оценивали обстановку, намечали новые задачи.
— Разгром под Сталинградом посеял среди немцев не только уныние, — говорил Дацюк. — Многие стали задумываться… Нужно ещё активнее находить пути к сердцам солдат, слепо втянутых в войну. Тогда листовки приобретут особую действенность. Но наступило время устанавливать и личные контакты. Это опасно, нелегко, но необходимо.
В прихожей раздался условный звонок. Пришёл Янош. Устало опустился в стороне на стул:
— Смотреть этим гадам в глаза, вежливо улыбаться… Я же не актёр! Жалуются мне на партизан, а я ещё должен прискорбно вздыхать!.. Есть новость. Заявилась в магазин «овчарка» — сожительница капитана из охранного батальона. Пристала — достань ей, где хочешь, лимоны. Оказывается, в Красном партизаны подожгли цистерны с бензином. Все взлетело на воздух к чертям собачьим. Капитан чудом уцелел, только обожжён. Вот она к нему в госпиталь и бегает.
— Все понятно, — резюмировал Дацюк. — Лимоны достанем. Авось появится источник информации.
Член Совета Народной Гвардии Андрей Дацюк знал многое. В Совете он отвечал за деятельность групп в городе. Но мало кто знал, что лишь один Дацюк тесно связан с группой закарпатцев-политэмигрантов и руководит их операциями. Совет очень дорожил этой боевой группой, глубоко её законспирировав.
— Кстати, нужен срочно килограмм серебра, — заметил Дацюк. — Моя сестра Христина на фабрике лакокрасок подпоила кладовщика. Тот согласился ей продать ротаторную краску. Но требует за одно кило столько же серебряных изделий. Иштван, возьми это на себя.
Шипош молча кивнул. Дацюк поправил очки:
— Так вот мы говорили о личных контактах. Вокзал обслуживают венгры. А сейчас, как воздух, нам нужны «подходы» к железнодорожникам. Скорее бы «выйти» на надёжных людей. Но не ошибиться. Иначе — конец…
Операция «Главный вокзал» была поручена Мошколе.
Перед отправлением варшавского поезда на перроне Львовского вокзала появился элегантно одетый человек. Клетчатое пальто, толстый вязаный шарф, мягкая шляпа, в руке — портфель из жёлтой кожи. Человек расхаживал вдоль поезда, поглядывая на разодетых фрау, за которыми денщики тащили тяжёлые чемоданы.
Когда поезд тронулся, он вытащил платок и начал махать. Рядом стоял венгерский офицер из железнодорожной комендатуры — весь собранный, подтянутый. Он всегда провожал мягкий вагон, в котором отъезжали высшие офицеры. Перрон постепенно пустел. Тогда элегантный человек с портфелем, приветственно коснувшись шляпы, обратился к офицеру:
— Йов напот киванок, алгаднадьур![3]
— Йов напот!
— Я знаю: вы — Горняк. Мне хотелось поблагодарить вас от имени господина Сильваи. Вы помогли ему отыскать багаж из Будапешта, а я в некотором смысле был в багаже заинтересован: для меня доставили в нём материал. Я — портной. Дьёрдь Шипош.
Познакомились. Дьёрдь объяснил: провожал в Варшаву двоюродную сестру, у которой тоже коммерческие дела. И бросил вскользь:
— Так, может быть, выпьем по случаю знакомства?
Горняк согласился. Зашли в ресторан. Зал был набит битком. Гитлеровцы пьянствовали перед отправкой эшелонов на восток. Горняк мрачно пробормотал:
— Этот зал не для нас. Здесь — «высшая раса».
Прошли за занавеску. Горняк подозвал смуглого официанта. Тот устроил их за маленьким столиком у раздаточной. Разговорились. Дьёрдь упомянул, что сам он из Пряшева. Горняк обрадовался: он оказался родом из Субботицы, югославского города. Сказал:
— Вроде бы земляки — славянская земля нас родила… Дьёрдю запомнилось и это.
Железнодорожный узел обслуживался специальным венгерским батальоном. Комендатура, склады — всё было здесь под его охраной. Помимо охранников, в левом крыле вокзала размещалась специальная часть связи, подчинявшаяся комендатуре. Вход туда был перекрыт. Больше месяца Дьёрдь искал «подходы». Наконец, через знакомых рабочих депо удалось нащупать вариант: попытаться выйти на Горняка. Узнал, что он серб, до войны был рабочим-инструментальщиком. Как-то здесь, в депо, сам стал за станок: соскучился по настоящей работе. Да и к ремонтникам относился не так, как другие охранники. В общем, стоило рискнуть…
В этот вечер расстались тепло. Горняк на прощание, чуть помявшись, попросил:
— Достаньте часы. Мне нужны швейцарские часы.
Дьёрдь «достал». Через неделю они уже были большими друзьями. Правда, затем пришлось «доставать» для алгаднадя и другие вещи — сапоги, плащи, даже дамские сумки. «Обмывали» все это в пивной на привокзальном рынке, где толклись обычно солдаты и унтеры местного гарнизона. Дьёрдь, притворяясь пьяным, заводил нужный разговор, но Горняк всё время обходил острые углы.
Однажды офицер пришёл мрачнее тучи. Достал бутылку водки. Пил не хмелея. Только все более бледнело его узкое лицо. Дьёрдь ждал и не ошибся — Горняк начал рассказывать:
— Ночью отправляли спецсостав. В одном вагоне были женщины из Сербии. Только женщины. Их везли в Майданек. Понимаешь? Сволочи! Хотят всю Европу упрятать в лагеря. А ты, Дюри, им костюмы шьёшь..
— Ну, а ты дорогу охраняешь. Горняк взглянул на него:
— Позор! Для всех нас…
— Позор для тех, кто мирится с ними, — прямо ответил: Дьёрдь.
Горняк промолчал. А когда допили, предложил:
— Живу я на квартире, совсем рядом. Приходи завтра утром — у меня выходной.
Дьёрдь пошёл на встречу. Говорили больше о своём довоенном шитьё. Потом, как бы невзначай, хозяин обмолвился:
— Дежурство было трудным. Всю ночь перезванивался со станцией Чоп. Там ждёт отправки эшелон: отборная венгерская часть. Добровольцев-карателей отправляют против партизан…
Мошкола его слушал будто бы рассеянно. Он перевёл разговор на коммерческие темы. Затем распрощался, ссылаясь на неотложный заказ. В центре города, на улице Коперника, заглянул в аптечный склад. Попросил аптекаря: «Срочно нужен аспирин». И, получив таблетки, поспешил домой.
А через час в двери мастерской Шипошей позвонил связной Степан Проц. Он держал под мышкой поношенный пиджак. Дверь открыл Иштван. По лестнице спускались с верхнего этажа две молодые женщины. Проц спросил:
— Можно ли у вас перелицевать пиджак?
— Если к свадьбе, то можно, — с готовностью ответил портной и впустил клиента.
Ещё через полчаса Проц, покинув мастерскую «братьев», зашёл в пассаж и позвонил по телефону- автомату. Он сообщил:
— Пиджак будет перелицован завтра. Нужно достать деньги.
Ещё через два дня в городе появились листовки подпольщиков: «29 марта на перегоне Самбор — Львов партизанами пущен под откос воинский эшелон. Смерть карателям!».
