было сказано?
«Как бы конкретно ни были формулированы цели войны, в договоре (?) должно быть указано и опубликовано, что союзники готовы начать мирные переговоры, как только противная сторона изъявит свое согласие на мирные переговоры при условии отказа всех сторон от всяких насильственных захватов». Ну что это такое, как не постыдное издевательство советских дипломатов над здравым смыслом и над самими собой? Вместо категорического требования немедленных мирных переговоров (которое единственно имело бы смысл) речь идет о каком-то «договоре», который должен быть заключен на конференции. Что в нем должно быть? То, что тысячи раз уже заявлялось во всевозможных формах – и правителями, и парламентами, и прессой, и главами государств. «Мы готовы, лишь только они откажутся…» Но ведь центральные державы, кстати сказать, уже не раз заявляли (конечно, ложно!), что они отказываются от захватов и насилий. Ведь теперь, через семь месяцев революции, всем малым детям было очевидно, что все эти обоюдные (лживые) заявления ровно никуда дела не двигают и сдвинуть его не могут. Вероятно, авторы наказа все это знали. Но что же им было делать? Если не говорить пустопорожний вздор, то это значит – бороться. Бороться с Коноваловым, Терещенкой и Керенским. Бороться, а не «соглашаться» с ними. Этого они не могли, этого их природа не переносила. И наказ был утвержден.
Но пока ведь все еще это было внутри Смольного. А что же скажет Зимний? Как отнесется «общественное мнение»?.. Разумеется, все это предприятие – и самую посылку делегата, и наказ ему – приняли артиллерийским ураганом. И разумеется, в некоторой части и пресса, и правители были правы. «Двоякое представительство» на конференции, действительно, было нелепостью, измышленной Церетели в страстном, но утопическом желании угодить и тем и этим. Либо Терещенко и Скобелев должны были говорить одно и то же, либо они должны были вступить в конфликт. И то и другое практическая бессмыслица. Но и юридически тут было не больше смысла. Международное представительство «частной» организации на конференции государств было бы только темой для сатирических журналов Европы.
Выход для авторов всей этой затеи был, конечно, только один: посадить Скобелева на место Терещенки, а весь Смольный – на место Зимнего. Тогда «голос демократии» (скверный голос!) был бы в надлежащем порядке доведен до ушей Европы. Но, как известно, такой выход был бы гибелью, самоубийством, крахом, позором и еще разными несказанными ужасами. И во избежание их вышла смехотворная глупость. Тут правители и их газеты были совсем недалеки от истины.
Однако не меньше громили и самый наказ. «Представления» из Зимнего были настолько внушительны, а заграничная пресса подняла такой гвалт, что наказ скоро пришлось выдать за «неокончательный». Тут помог крестьянский ЦИК. Он, не имея своего представителя, видите ли, пожелал внести поправки… Но все это дело еще будет иметь свое продолжение. Скоро мы вновь на арене Предпарламента столкнемся лицом к лицу с кадетско-корниловской «властью» и с ее друзьями. Тогда нам придется мимолетно вернуться к этим дипломатическим делам.
Так жили мы в многообильном русском государстве, так делали мы политику, так спасали революцию в «ответственный момент».
Что еще сказать о нашей жизни за первый, допарламентский период «правления» последней коалиции?.. Нельзя, пожалуй, миновать вот чего, дабы доблесть лучших людей, стоявших у власти, предстала во всей красе. Как только грянул немецкий десант, как только был занят Рижский залив и заговорили о цеппелинах, Временное правительство сочло уместным вновь вернуться к своему излюбленному плану: улепетнуть из Петербурга. Опасность со стороны немцев была еще не близка. Но, во всяком случае, тут было одно из двух: либо паника, либо некрасивая политическая игра. То и другое было одинаково похвально. Но гораздо вероятнее было второе. Ведь цеппелины издавна летали в Париж и Лондон, а союзные правительства там работали.
И вот ради большевистской опасности, из жажды покинуть раскаленную почву Петербурга правительство объявило столицу в опасности и решило ее эвакуировать. Но вывезти промышленность, необходимую для обороны, было невозможно. И на этот случаи «в правительственных кругах указывали, что угроза Петрограду вопроса о войне не решает» («Речь», 6 октября). Это была заведомая неправда. Без Петербурга воевать было нельзя. Это немедленно было доказано цифрами. Но мы видим: перед страхом большевизма померкли даже интересы войны, которую правители отказывались кончить ради достоинства и спасения родины.
В левой печати поднялись протесты, увещевания, издевательства. В рабочих районах эта готовность правящих патриотов бросить столицу немцам и бежать самим вызвала величайшее негодование.
Солдатская секция 6 октября приняла резолюцию: «…секция категорически протестует против плана переселения правительства из Петербурга в Москву, так как такое переселение означало бы предоставление революционной столицы на произвол судьбы. Если Временное правительство не способно защитить Петроград, то оно обязано заключить мир либо уступить место другому правительству. Переезд в Москву означал бы дезертирство с ответственного боевого поста».
Все это была святая правда…
Правящие кадетско-корниловские «живые силы» были живой провокацией народного гнева и неизбежным источником гражданской войны. Но они были и бессильны в любом государственном деле. Они не могли ни вести войну, ни заключить мир. Ни дать хлеба без «государственного вмешательства», ни дать его силами государства. Ни поднять промышленность «частной инициативой», ни избавить ее от разрухи при помощи государственной организации. Ни допустить анархию, ни искоренить ее. Ни разрешить дело с землею, ни обойтись без его разрешения… Коалиция Керенского и Коновалова ни в одной из насущнейших нужд страны не могла сделать ни шагу. Она не умела ничего. Провокация гражданской войны была единственной функцией, доступной этому жалкому плоду растерянности Смольного и авантюризма Зимнего.
И в довершение всего этого бутафорское правительство являлось стране в образе злостных узурпаторов власти, никем не признанных, бестактных, лицемерных, тупых, трусливых, с единственной заботой об охране своей самодержавной власти…
Так существовать было нельзя. Эту власть надо было вырвать с корнем. Я ежедневно, сотней тысяч голосов, твердил об этом в своей газете. И был прав.
Но как же покончить с таким положением?.. «Я не знаю, – говорил на этих днях Мартов в „демократическом совете“, – других способов творения власти, кроме двух: или жест гражданина, бросающего бюллетень в избирательную урну, или жест гражданина, заряжающего ружье…» Последняя коалиция была создана как раз третьим способом. Но сейчас перед нами стояли два первых. Какой-нибудь из них решит дело в ближайшем будущем.
Открывался Предпарламент – бесправный, немощный, чуждый и противный всякой революционности. Но рядом с опереточным правительством он был фактической силой. Он мог решить судьбу «правящей» коалиции первым способом, парламентским путем. С какими результатами – другой вопрос. Но самая возможность не подлежит сомнению.
А если нет? Тогда капитуляция Смольного и провокация Зимнего сделают свое дело. Ведь подлинная демократия России уже зарядила ружье.
