потери были покрыты за счет Москвы.
Здесь происходит что-то малопонятное с Олегом, его поступки могут быть объяснены только отчаянием и воздействием рязанских бояр. Он кидается в поход на московские земли. В первых стычках с московскими сторожевыми отрядами он одерживает верх, но понимает, что если продолжать вторжение, то последует тяжелая расплата. А свои рязанцы давят на него, требуя решительных действий против Москвы. И тут Димитрий выказывает удивительную терпимость. Он не шлет против Олега воевод, а выставляет посредником для переговоров с Олегом игумена Троицкого монастыря Сергия Радонежского, который и ранее выступил в роли миротворца между князьями. Сергию московский князь мог доверить ту тайну, которая связала его с Олегом.
Сергий едет в Рязань и оговаривает условия вечного мира и союза между Москвой и Рязанью. Летописец представляет эту миссию как умиротворение чудным старцем свирепого князя. Это и понятно, летописцами были религиозные писатели и выражали церковную точку зрения на события. А действовал здесь авторитет Сергия, который он заслужил на Руси, после его миссии должны были замолкнуть в Рязани враждебные Москве голоса.
В 1386 году подписан договор о вечном союзе Москвы и Рязани.
А как же быть со свидетельствами об измене Олега?
Остается нам обратиться к главному свидетелю обвинения и защиты, к самому великому московскому князю Димитрию Иоанновичу. Свидетельствовал он о своем благорасположении к Олегу не словами, а делом. В. 1387 году он отдал свою дочь Софью за сына Олега Иоанновича Рязанского — Федора.
А как он дочь-то свою сумел убедить, что выдает ее замуж к друзьям, а не к смертельным врагам?
Стало быть, нашлись у Димитрия Московского доводы в защиту Олега Рязанского.
Находились эти же доводы и у некоторых русских историков. Первым поднял голос в защиту Олега русский историк XVIII столетия князь Щербатов.
Русский историк Арцыбашев весьма критически оценил высказывания об Олеге московских летописцев. Он писал: «Обстоятельства этой войны так искажены витийством и разноречием летописцев, что во множестве прибавок и переиначек весьма трудно усмотреть настоящее».
Вслед за ними усомнился в измене Олега историк прошлого столетия Д. Иловайский. В своей «Истории Рязанского княжества», изданной в 1858 году, он писал: «Но между тем что же делал Олег, когда перед его глазами свершалось великое событие? Неужели, сидя в своем Переславле, он только мучился раздумьем в ожидании развязки? На этот раз мы позволяем себе о многом догадываться и приписываем рязанскому князю не последнюю роль в этом событии. Обезопасив себя со стороны Мамая наружным видом покорности, он, в сущности, и не думал способствовать его успехам; напротив, более основания предполагать, что Олег совсем не был чужд общерусскому патриотизму и от души желал татарам поражения, потому что оно могло избавить Россию от ненавистного ига».
Сама попытка заново переосмыслить личность великого князя рязанского Олега Ивановича представляется крайне гуманной и благотворной, ибо речь идет о восстановлении доброго имени человека, сыгравшего немалую роль в судьбе нашей Родины.
Россия — диковинная страна... То ли слишком щедра она на таланты, то ль по другой какой-либо скрытой причине, но лихо порой в ней приходится сыновьям ее. И где б еще такого композитора, как Чайковский, подозревали в сентиментальности, Тургенева молча признавали банальным, а о великом биологе Н. И. Вавилове слышал далеко не каждый десятиклассник? Вот и государственным деятелям нашим не очень везет на благосклонность иных наших историков: московские собиратели земли русской кажутся им фигурами скучными и унылыми, а все Рюриково племя на протяжении нескольких сотен лет, за редчайшими исключениями, — чем-то вроде праздных, пустых и грубых разбойников с большой дороги, и только.
А между тем были и среди князей наших удельных люди наизамечательнейшие, Олег Иванович — среди них...
В потомстве ему не повезло, это правда. Летописи, не сговариваясь, именуют его изменником; более того, две из них — Ермолинская и Львовская — обозвали князя Иудою: может ли быть пакостнее хула для русского человека? Доказательствами особыми летописи себя не утруждают, и здесь не знаешь: то ль это в корысть Олегу, то ли против него — а ну коль о чем-то хорошо известном в ту пору в веках и забылось? Так что, если б по отношению к историческим лицам применялась «презумпция невиновности», Олег давно б был уже посмертно реабилитирован (или оправдан за недостаточностью улик), однако память народная — с ней не поспоришь...
Будем же справедливыми, разберемся. Доводы Ф. Шахмагонова основательны, хотя и не все они имеют значение одинаковое. Мало о чем, например, говорит свадьба Олегова сына: женился же князь Константин Тверской на дочери московского князя Юрия Даниловича, немало сил приложившего, чтоб отправить в могилу его отца. И то, что в известном договоре признает себя Олег младшим братом московского князя, не свидетельствует еще об обоюдном княжеском сердцелюбии, это же юридический термин, определяющий обязанности одного князя перед другим, и не больше. Таким же братом был провозглашен и князь Михаил Тверской, основной соперник и пожизненный враг Димитрия, не единожды водивший литовские полки на Русь, за что его не очень-то похвалил аж собственный тверской летописец; да, братом — и когда же? Когда потерпел решительное поражение от московских войск. И то, что поздним летом 1380 года князь Димитрий велел своим полкам мирно и тихо идти сквозь рязанскую землю, характеризует нам не столько Олега, сколько великого князя московского, его отношение к родной стране, государственную предусмотрительность. Так же пощадил он за пять лет до того и Тверь.
Но что же есть истина? Предатель или не предатель? Союзник Димитрия или не союзник? Думается: вопроса «или — или» здесь быть не может. «Я — Бог, я — червь...» — писал поэт, так не спросишь же: кто ж ты, собственно, — бог, червь?..
Олег был личностью достаточно противоречивой, но противоречия его жизни, увы, не очень-то противоречат одно другому. «На Олеге, — размышляет Д. И. Иловайский, — очень ясно отразились современные ему княжеские стремления к собиранию волостей. Видя, как два главные центра, в Северо- Восточной и Юго-Западной России, притягивают к себе соседние волости, он хочет уничтожить эту силу тяготения и стремится инстинктивно создать третий пункт на берегах Оки, около которого могли бы сгруппироваться юго-восточные пределы...» К тому же все — от происхождения и традиций до личной заинтересованности — бросало Олега на борьбу с Москвой. Потомок мятежного рода князей черниговских, он не мог не испытывать острой боли горькой завистливости при одной мысли об удачливых выскочках из недавно еще захудалой Москвы, освятивших себя памятным сиянием ненавистного черниговским Рюриковичам киевского престола. То, что уже Калита называл себя государем «всеа Руси», Олег и думать не хотел, зато хорошо помнил, что возвышение Москвы началось с коварного отторжения от Рязани Коломны.
Вообще положение рязанского князя было трагическим. Естественное: враг моего врага — мой друг — для него не существовало. Союзников, друзей у него не было; Олег воевал со всеми и везде: с москвичами, с литовцами, с татарами, да что там: и в самой столице своей не чувствовал он себя прочно, приходилось ему проливать и рязанскую кровь. Вот отчего его поступки порой кажутся совершенно бессмысленными, непоследовательными (не скажем — неумными: в его безумии, как говорится у классика, была своя логика). Логика же эта выглядела так: хорошо — это когда всем другим становится хуже. Хуже Москве, хуже Литве, хуже Орде. Несчастная Рязань была слабее своих соседей, так не будем же излишне строга к ее отчаявшемуся правителю. Да, Олег интриговал против Москвы, он пользовался любым случаем, чтобы нанести урон потомкам Александра Невского. Москва своим неудержимым, стремительным ростом вызывала у Олега бешеную тоску. В народе-то вскоре заговорят: «Кто думал-гадал, что Москве царством быти, и кто же знал, что Москве государством слыти...» Олег Иванович, может, и знал, да во многом знании много печали. Вот и дерзил он Москве и откровенно и потайно, как умел в нужное время (хоть и не всегда удачливо получалось) схватиться и с Ордой и с Литвою, да ведь за Рязань (где против него же из Москвы поднауськивают князей пронских), за свою-то Рязань... Лишь однажды, пожалуй, изменил князь Олег этому
