поглядывая на дверь трактира.
– У вас свободно? – спросил вошедший, впрочем, спокойно усаживаясь за стол и не собираясь дожидаться ответа.
– Да, да, да, – нервической скороговоркой отозвался мужчина, продолжая поглядывать то на стойку буфета, то на входную дверь.
– Вы кого-то ждете? – вежливо поинтересовался Заноза.
– Вас это совершенно не касается, – пробарабанил сухими пальцами по столу человек в бостоновом костюме.
– Вы совершенно правы, – согласился Заноза и наклонился к соседу. – Просто я спросил это потому, что и сам ожидаю здесь кое-кого. А ждать и догонять – самое паскудное дело в жизни. Вот я и говорю: а не выпить ли нам покуда водки?
– Мне задерживают жалованье, так что…
– Ну что вы, право, – перебил соседа Заноза. – Я предложил, я и угощаю.
Мужчина в бостоновом костюме сразу потерял интерес к входным дверям и облизнул сухие губы. По всему было видно, что трубы у него горят.
– Ну что ж, воля ваша, – произнес он, откинувшись на спинку стула. – Отказываться от угощения – это не по-христиански.
– Вот это верно, – подтвердил Заноза, выискивая взглядом полового. – Эй, человек!
По первой выпили просто так, для разгону. Вторую – чтобы было не скучно первой, а вот третью уже пили за знакомство. Мужчину в бостоновом костюме звали Панкратом Семеновичем Введенским. После третьей стопки он порозовел, похмельная дрожь прошла, и он уже не выглядел затравленным зверьком; на стуле сидел по-хозяйски, закинув ногу на ногу, и гордо, с каким-то снисхождением оглядывал зал. Весь его вид говорил, что все, кто собрался здесь, есть публика совершенно не его круга, а много ниже, он же здесь – случайно и коли захочет, то завтра же ноги его не будет в этом вертепе, вот так. Даже можете не сомневаться. Правда, он солгал, что ему задерживают жалованье. Ему его просто не платили, ибо он нигде не служил. Ведь так не бывает, чтобы человек не служил, а ему платили жалованье, правда? Хотя в Российской империи случались и не такие парадоксы. И случаются. Но не с такими личностями, как господин Введенский. Полтора года назад его уволили из канцеляристов, переписчиков бумаг с месячным жалованьем в семнадцать рублей. За прогулы и пьянство. Год и восемь месяцев назад его уволили по тем же причинам из архивного отдела Казанского отделения Государственного банка, а чуть более двух лет назад он был переведен в архивный отдел с должности референта управляющего банком с годовым окладом в четыре тысячи рублей. Водка сделала свое дело. Она, брат, многие метаморфозы с человеками вытворяет, нарочно и не придумаешь. И никого не интересовало, что запил Панкрат Семенович с горя, схоронив жену, умершую от этой проклятой чахотки. Никакие лекарствия не помогли, даже самые новейшие, из Лондона и Берлина. А ведь как кричали их проспекты! Дескать, новейшее изобретение профессора Шлиппенбаха гарантирует излечение от чахоточной болезни в три месяца! Спешите купить! Спешите вылечиться! Черта с два, померла супруга господина Введенского. Сгорела, как свечечка. Детей у них не было, и жить Панкрату Семеновичу стало не для кого и незачем. Его, конечно, попросили с казенной квартиры, и проживал он теперь в стареньком, еще дедовском домике на Подлужной, где, кроме стола с парой колченогих табуретов и железной кровати, было пропито все: посуда, мебеля и даже оконные тюлевые занавески. Все это узнал вездесущий Соломон Фельзер, который, как известно, знал всех и все знали его. Но на встречу с Панкратом Семеновичем пришел Заноза: во-первых, доктор, что пользовал госпожу Введенскую и обещал скорое ее выздоровление, был еврей, а во-вторых, в «Гробах» Моисеев сын очень даже запросто мог крепко схлопотать по пейсам.
– А где ты служишь, Панкрат Семенович? – спросил Заноза, наполняя стопки.
– В банке, – охотно ответил Введенский и, сощурившись, поднял указательный палец. – В Государственном банке.
– В банке? – поднял брови Заноза. – Ни за что не поверю, что в такой солидной конторе задерживают жалованье.
– Так я же это, в отпуску теперь…. По болезни. Ну и это… потому и задерживают, – кое-как нашелся Введенский.
– Понятно, – отозвался Заноза. – Ну что, еще по одной?
Пить Заноза умел. Бывало, соберется на какой-нибудь церковный праздник удалая троица: Мамай, Заноза да еще Макар, бывший околоточный надзиратель, уволенный за поносные слова в адрес обер- полицмейстера и прибившийся к фартовым в качестве наводчика. Тоже личность была, да. Впрочем, и есть. Ну и начнут, стало быть, с утра пить. Парамон Миронович в своих рядах пьянства не терпел, но на церковные праздники – Рождество, Масленицу, Троицу да Яблочный Спас – делал своим послабление, потому как и сам разговлялся стаканчиком-двумя. И на что Мамай да Макар были робяты крепкие, однако же перепивал их завсегда именно Заноза. Те только удивлялись: худ да долог, как жердь, и душа-то в таком теле, верно, чуть держится, а вот поди ж ты, как пить горазд. Прямо аллегория какая-то. Словом, к середке дня Мамай с Макаром уже и лыка не вязали, а Заноза – ничего, только с лица бледнел да глаза становились темнее…
Выпили. Закусил Заноза огурчиком, стал яичко каленое чистить. У самого – ни в одном глазу, а вот Введенский малость поплыл.
– Ну а ты чем промышляешь? – тепло посмотрел на Занозу Введенский.
– Я-то? – ухмыльнулся Заноза. – А банки граблю.
И посмотрел на собеседника пристально и выжидающе, как, дескать, тот отреагирует на сию заяву.
– Ну да? – выпучил помутневшие глаза Введенский.
– Точно, – охотно подтвердил Заноза. – Вот мыслю Государственный банк обнести, только покуда не знаю как. Планы нужны, схемы… – И он со значением замолчал.
– Планы? – уперся взглядом в Занозу Введенский.
– Да, планы, – кивнул головой Заноза. – Чтобы знать, где, что, на каком этаже. Ну, и схему сигнализации тоже.
– Ну, так я все это знаю, – мотнул головой Введенский. – Я же служил в банке референтом. А потом в архиве….
– И у тебя есть планы? – подчеркнуто недоверчиво спросил Заноза и перестал жевать.
– Есть, – снова мотнул головой Введенский. – Черновики. А потом, именно я занимался установкой новой сигнализации года три назад. Я ведь по образованию – инженер.
Панкрат Семенович гордо вскинул подбородок и с презрением посмотрел в зал. Заноза, упершись взглядом в Введенского, закончил чистить яйцо, круто посолил и сунул его целиком в рот.
– Сколько? – спросил он, не сводя взгляда с собеседника. – Сколько все это будет стоить?
– Полтина серебром, – сказал женский голос над самым ухом. – Если вас будет двое – рупь.
Едва не поперхнувшись остатками яйца, Заноза поднял взгляд. Над ним, склонившись, стояла известной профессии мамзелька и улыбалась щербатым ртом.
– Я делаю все, что пожелают клиэнты, – добавила она с придыханием.
– Нет, благодарствуйте, – произнес наконец Заноза. – Может, после.
– Это когда – после? – пустила в лицо Занозы колечко дыма мамзель. – Через час? Два?
– Завтра, – ответил Заноза.
– Фи-и, – протянула блудница. – Ведь обманешь.
– Ни в жисть, – честно посмотрел ей в глаза Заноза.
– Ну, смотри, – игриво погрозила ему пальчиком блудница и отошла к другому столику. – Господа хорошие, не желаете развлечься? Зизи делает все…
– Ладно, сколько ты хочешь за планы и чертежи? – сурово спросил Заноза, когда проститутка отошла.
– Тыщу, – коротко ответил Введенский.
– А не много? – заметил Заноза.
– Нет, – ответил бывший референт, – мало. Просто я хочу им отомстить.
– Это за то, что они погнали тебя? – как бы мимоходом спросил Заноза.
– Ну да! – воскликнул Введенский и стукнул кулаком по столу. – Ну, господа банкиры, держитесь. Ужо я
