придется все же ехать. – И вообще я сверхштатный.
– То, что вы сверхштатный, нимало не умаляет…
Словом, через полчаса Аристов уже трясся в коляске вместе с фельдъегерем по булыжным мостовым города.
За обедом говорилось много, но центральной темой, конечно, было счастливое разрешение угрозы вооруженного мятежа в городе.
– Как восприняло мою конфирмацию средневолжское дворянство? – спросил Тимашев губернского предводителя Осокина после тостов за государя императора и императрицу.
– С удовлетворением и полным пониманием, – ответил предводитель. – Людей переполняют патриотические чувства, а кроме того, у нас поляков вообще не очень любят.
– А народ как? – обратился генерал-губернатор к генерал-лейтенанту Львову.
– Крайне положительно, – заверил его окружной жандармский начальник. – Строжайшая мера наказания изменникам и законопреступникам, давно ожидаемая, принята народом как мера справедливая. Состояние общественного духа спокойно и благотворно, что, неоспоримо, есть результат глубоко продуманного управления вами поволжскими губерниями, о чем я уже имел честь докладывать князю Долгорукову. Касательно соседствующих губерний, то смею вас заверить, что и оттуда исходит решительно положительная оценка ваших крайне разумных и справедливых мер.
– Благодарю вас, – остался довольным ответом главного жандарма края Тимашев.
Выпили за процветание и долгие лета всего царствующего Дома и его, генерал-губернатора Тимашева, здравие.
– То, что заговорщики изменили свои планы и решили начинать восстание с деревень, а не в городе, я считаю, заслуга нашего уважаемого Артемия Платоновича Аристова, – сказал Михаил Кириллович Нарышкин после весьма пространной речи генерал-губернатора про собственные деяния во благо отечества. – Его предупредительные меры, слава богу, принятые Козляниновым к исполнению, позволили спутать планы законопреступников, а нам – выиграть время. Кроме того, именно он и чиновник особых поручений барон Дагер вычислили этого студента Глассона, который впоследствии оказал нам несколько неоценимых услуг.
– Совершенно с вами согласен, – заявил тайный советник Жданов. – Каневич со товарищи успели бы непременно организовать в Средневолжске мятеж, ежели б не этот Глассон и предложенные господином Аристовым меры по охране важнейших объектов в городе. Материалы, собранные моей комиссией, вполне однозначно говорят об этом.
– А что Глассон? Получил он свои тридцать сребренников? – поинтересовался полковник Ларионов.
– Получил, – ответил Нарышкин. – Открыл в столице фотографический салон, как и желал, и теперь ведет сытую и благонамеренную жизнь городского обывателя, к чему, верно, всегда и стремился.
– А Каневич, – обратился к Жданову Артемий Платонович, – что это была за фигура?
– Сложный вопрос, – обернулся к Аристову тайный советник. – Конечно, всего я вам не могу рассказать, ибо многое в этом деле до сих пор является государственной тайной и, думаю, долго еще будет ею оставаться, но то, что этот господин заговорщик и являлся уполномоченным некоего тайного парижского общества, которое должно было произвести при содействии поляков восстание в Средневолжске, факт бесспорный.
– Что, опять масонские козни? – спросил простоватый комендант крепости.
– Простите, господин полковник, на этот вопрос я решительно не могу дать никакого ответа, – ответил Жданов. – Могу только сказать, что Иероним вообще более молчал, нежели что-либо говорил. Довести его до признания комиссия не сумела. Это – Орсини без бомб, ибо последние опасны для жизни возможностью неожиданного разрыва, а способ Каневича загребать жар чужими руками был безопасен. Мне кажется, он рассчитывал на помощь каких-то влиятельных лиц извне, возможно, к примеру, французской императрицы Евгении. Ведь Гарибальди, также связанный с некими тайными обществами, не был осужден за свои, так сказать, патриотические чувства. Здесь могло произойти то же самое.
– Но не произошло, – подал голос Тимашев.
– Не произошло, – согласился Жданов.
– Выходит, им пожертвовали? – спросил Аристов.
– Вероятно, да. Он слишком много знал, и если начал бы говорить… Впрочем, прошу прощения, господа, я и так, кажется, сказал слишком много. Вы как, барон, оправились после ранения? – перевел разговор в другое русло Жданов, обратившись к Михаилу Дагеру, который недавно был выписан из больницы и удостоился чести быть приглашенным на обед.
– Да, вполне, – ответил Михаил. – Правда, шрам, похоже, остался на всю жизнь.
– Ну, шрамы только украшают мужчину, – улыбнулся генерал-губернатор. – Жаль, что этот ваш магнетизер ускользнул от правосудия.
– Ну, не одному ему это удалось, – заметил тайный советник. – Мы до сих пор не знаем, где находятся один из главных заводчиков замышлявшегося мятежа поручик Черняк и его помощник Сильванд.
– Надеюсь, им недолго придется оставаться безнаказанными? – спросил генерал-губернатор, поочередно посмотрев на генерала Львова и полковника Ларионова.
– Мы приложим все усилия, чтобы в самом скором времени преступники были пойманы, – ответил Львов, многозначительно посмотрев на Ларионова.
– А вы, – повернулся в сторону Аристова Тимашев, – надеюсь, останетесь в должности?
– Да, – подал голос Нарышкин, – я бы тоже хотел просить господина Аристова продолжить исправление прежних обязанностей, но уже в должности
– Я крайне признателен, ваши превосходительства, за столь лестное для меня предложение, однако, – Артемий Платонович не умел отказывать в просьбах и посему всегда в таких случаях испытывал крайнее смущение и неловкость, – вынужден просить о своей отставке. Годы, знаете ли, – сказал он, обращаясь скорее к Нарышкину, нежели к временному генерал-губернатору. – Да и силы уже не те. (Михаил на сие заявление хмыкнул, но ничего не сказал.) Посему… прошу прощения, господа.
– Воля ваша, – кажется, немного обиделся Тимашев и предложил новый тост: – За счастливое окончание дела, господа!
Все выпили. Аристов – с облегчением, ибо только теперь он почувствовал, какой груз упал с его плеч, Михаил, сидевший с ним рядом, – с какой-то печалинкой. Похоже, ему явно не хотелось терять такого шефа.
– Ты не боись, – ткнул его незаметно в бок Артемий Платонович. – Ежели что – обращайся.
Вэто утро Павел Аполлонович выпил уже три чашки кофею, а Епихарии Алексеевны все не было. Наконец послышался звук открываемых дверей и тяжелые шаги Шитниковой.
– Ну, что там? – тревожно спросил Рывинский, заглядывая ей в глаза.
– Расстреляли, – ответила она коротко и опустилась на стул.
– Всех четверых?
– Всех четверых.
– Что делается, а? – вскочил из-за стола Рывинский и принялся расхаживать по комнате. – Вот изверги, вот сатрапы.
– Успокойся, Павлик, тебе нельзя так волноваться, – заметила ему Шитникова.
У Павла Аполлоновича действительно был нездоровый цвет лица. Да и как ему быть здоровым, когда в течение уже целого года приходится ежедневно проводить по нескольку часов в сыром подполе, не видеть белого свету и только по ночам дышать свежим воздухом, высунув голову в раскрытое окно.
– Значит, расстреляли? – снова спросил Рывинский.
– Расстреляли, – подтвердила Шитникова.
– Выходит, и меня вот так же могут… – Он не договорил и схватился за сердце.
– Что, что с тобой? – всполошилась Епихария Алексеевна.
– Что-то мне нехорошо, – промямлил Павел Аполлонович.
– А ты приляг, – вскочила Шитникова и, приобняв, повела к кровати. – Приляг, отдохни. – Она
