Капитан Филибер

– В атаку-у-у-у!..

Эх, надо было про полк – еще убедительнее. Главное чтобы услышали, чтобы поняли. Поручик тоже должен узнать: сигнал принят, мы начинаем…

…Точка – тире, точка – тире…

Про Пажеский корпус Михаил Алярович Хивинский промолчал, а насчет курсов сам признался. В конце 1916-го отозвали его, тогда еще подпоручика, с фронта на курсы по обслуживанию искровых станций. Там и азбуку Морзе выучил. А что делать, если радио нет? Очень просто: короткая очередь – точка, длинная – тире. И погромче, чтоб издалека слышно было.

– …Ма-а-а-арш!

…Точка – тире, точка – тире, три, тире, тире!

Уже не темно, мрак отступил, попятился. Проснулась «танька», бронеплощадка с морским орудием и черт знает какими пулеметами. Поручик же явно вошел во вкус, сплошные тире, никаких точек. И все по вагонам, по вагонам…

…Где вы там, маленькие кадетики, Гавроши с нарисованными погонами? Что получилось, слышу, а сами-то как? Поручик клялся и божился, что присмотрит, прикроет…

Справа тоже услышали, свои тире шлют – прямо с вершины Вавилонской башни. Не из черти чего, из знакомого 'Кольта'-'картофелекопателя'. Втащили-таки на водокачку, пристроили! Константиновец Мусин- Пушкин лично обещал расстараться.

Точка! Тире! Точка! Тире! Тире!

…По вагонам, где дрыхнут усталые от грабежей дезертиры – насквозь, чтобы дерево в щепки. По станции, где спрятался штаб унтера Полупанова. Кирпичных стен не пробить, но самых смелых, кто проснулся и попытался выбежать, сметет начисто.

А ты, Полупанов, жди. Уже скоро.

Точка, тире, точка, тире, тире, тире. Слева и справа. Мы – посередине. Пора? Пора!

– Песню-ю-ю!.. Запе-е-е…

Кажется, сорвал голос – загодя, не спев и строки. Ничего, остальные помогут. Давай, Филибер, давай, приятель! Пой, забавляйся, здесь, в Алжире, в моей маленькой Вселенной, словно в снах, словно в виртуальной реальности…

– Пой, забавляйся, приятель Филибер,
Здесь, в Алжире, словно в снах,
Темные люди, похожи на химер,
В ярких фесках и чалмах.
В душном трактире невольно загрустишь
Над письмом любимой той.
Сердце забьется, и вспомнишь ты Париж,
И напев страны родной…

'Красная площадь', старый боевик – про таких же точно дезертиров, как те, что умирают сейчас под перекрестными «тире». Киношным повезло больше, перековались в бойцов Рабоче-Крестьянской, успели. Там и пели забытую песню. Не всю, только один куплет. И то странно, что разрешили. Автор в лагерях сгинул, и слова какие-то непролетарские…

– В путь, в путь, кончен день забав,
В поход пора.
Целься в грудь, маленький зуав,
Кричи «ура»!
Много дней, веря в чудеса,
Сюзанна ждет.
У ней синие глаза
И алый рот.

И снова услышали, и снова отозвались. Не мы – весь поселок. Слева, справа, сзади – 'Ура!' Громовое, страшное, до самого неба, чтобы оттуда – эхом. Послушать – не батальон Лихачевку берет, полк. Усатый дед Шульга предложил гонцов по всем дворам разослать, чтобы вышли на улицу, чтобы 'Ура!' во всю глотку, чтобы до костей пробрало несостоявшихся бойцов РККА.

И опять эхо. Знакомое такое.

– В плясках звенящих запястьями гетер,
В зное смуглой красоты
Ты позабудешь, приятель Филибер,
Все, что раньше помнил ты.
За поцелуи заплатишь ты вином,
И, от страсти побледнев,
Ты не услышишь, как где-то за окном
Прозвучит родной напев…

Это – справа, за Вавилонской башней водокачки. Командир Максим Жук ведет своих земляков. Обещал, что еще полсотни соберет, с оружием, со всей выкладкой. Запасливый они народ, шахтеры!

– В путь, в путь, кончен день забав,
В поход пора.
Целься в грудь, маленький зуав,
Кричи «ура»!..

'Маузер' модели 1910 года давно в руке, но стрелять еще не по кому. Темнота исчезла, однако неверные вспышки выстрелов не дают разглядеть цели. Нет их, целей! Большинство в вагонах, наверняка лежит пластом, дергаясь под падающей со всех сторон древесной трухой. Те, что на станции, за каменными стенами, пытаются огрызаться, но нас им пока не видно, лупить же по стальной «таньке» себе дороже. На улицу не выскочишь, с водокачки здание как ладони.

И куда выскакивать? 'Ура!' со всех сторон, не жалеют глоток товарищи шахтеры. Собаки тоже стараются, насиделись, бедные, взаперти. Одна у Полупанова надежда – сунемся мы дуриком к станционном входу, к запертой двери, там нас и встретить можно будет. Поди, и пулеметы унтер припас, и гранаты. И телеграф цел, наверняка уже вовсю стучит, подмогу кличет.

Пора ставить точку. Сейчас, еще до рассвета, пока не опомнились, не дождались помощи от Антонова… Впереди перрон, выбитое осколками асфальтовое покрытие, но мы не спешим, нельзя, сначала нужна точка, точка, точка!..

Я поглядел в сторону черного силуэта бронеплощадки, вновь помянул Хивинского…

…И небо рухнуло.

– Смуглая кожа, гортанный звук речей
Промелькнуть во сне спешат.
Ласки Фатимы, и блеск ее очей,
И внезапный взмах ножа…

Упасть не упал, просто сел на холодную землю. Песня теперь звучала еле слышно, шепотом, пробиваясь через звонкие удары пульса. А где-то сбоку уже гремело, шипело, взрывалось, пахло горелым металлом.

Точка!.. 'И покроется небо квадратами, ромбами, и наполнится небо снарядами, бомбами…'

Морское капонирное 57-милиметровое орудие Норденфельда выстрелило снова, и я помотал головой, вытряхивая из ушей тугие пробки. Справились-таки с пушкой, разобрались!

…И меня глушанули заодно!

– В темном подвале рассвет уныл и сер,
Все забыто – боль и гнев.
Больше не слышит приятель Филибер,
Как звучит родной напев…