имеющиеся силы в кулак. Прежде всего, следует задержать Сиверса, для чего необходимо максимально разрушить железнодорожную сеть. Ростовом и Новочеркасском придется… Придется пожертвовать.
Вновь пришлось переводить дыхание. Прямо как на экзамене, даже в горле пересохло. А у кого бы не пересохло – с такими-то слушателями?
– Предлагать кандидатуру главкома не решусь. Единственное условие – полная, абсолютная власть до окончания военных действий.
Все? Все! Бабочка Брэдбери доклад закончила.
Я ждал, что отзовется Юл Бриннер, но первым заговорил маленький старичок, спрятавшийся в глубине старого продавленного кресла.
– Какой бальзам на душу, господа. 'Полная, абсолютная власть'! Ах, капитан, порадовали, право!
– И мосты взорвать к чертовой бабушке, – донеслось от окна. – Пусть боль-ше-вич-ки по морозцу побегают, пешими маршами полный световой день. Славно, славно… Вы, капитан, прямо Денис Давыдов!
Некто в длиннополом пиджаке и невероятных штанах чуть ли не с рюшками (форма у них здесь такая, что ли?) переступал с пятки на носок, упорно не вынимая рук из карманов. На меня так и не взглянул.
Я покосился на Юла Бриннера, но тот молчал.
– А вы бы, капитан, не поленились, сходили к Каледину с вашим прожектом, – продолжал владелец чудо-штанов, – Изложили бы подробно, обрисовали перс-пек-ти-вы единого командования. Потом бы с лестницы скатились – после первого же упоминания о мосте через Миус. Это, господин не ведаю какой армии капитан, есть имущество Войска Донского. Народное добро, так сказать. А уж когда бы намекнули на возможность сдачи Новочеркасска!.. Вы, капитан, меч-та-тель!
Я скрипнул зубами. Пусть я и вправду не весть какой армии, но план придумывали мы вместе: Згривец, Хивинский, Рождественский Дед, однорукий социалист Веретенников. Мы – мечтатели. А эти кто?
– Не обижайте гостя, – прошелестело кресло, – Антон Иванович, покажите капитану нашу карту.
– Да, – кивнул Юл Бриннер. – Конечно. Николай Федорович, взгляните.
Я шагнул к столу. Две карты рядом – одна моя, другая…
Посмотрел. Понял.
– Подобный план мы доложили Каледину неделю назад, – Деникин грустно улыбнулся, покачал головой. – С последствиями, о которых вы уже слышали. Каледин не даст ни одного человека. А нас желает использовать исключительно для обороны столицы. Сейчас все силы Добровольческой армии под Матвеевым Курганом. Мы даже не смогли помочь Чернецову…
Значит, ушастому Кибальчишу не повезло. Совсем не повезло…
– Но вы меня решили выслушать, – уже без всякой надежды проговорил я.
– Именно! – тот, кто стоял у окна, наконец-то соизволил повернуться – резко, чуть не волчком.
…Острая бородка, острый взгляд, подбородок вверх. И руки в карманах.
– Именно, господин Кайгородов. Хотелось убедиться, что не одни мы такие… идиоты. Я, кажется, вас обидел. Это от злости, капитан, прошу извинить. Между прочим, вторая карта – моя. Я тоже – меч-та- тель.
Руки из карманов, плечи – вразлет.
– Господа, буду в оперативном отделе. Если никто не возражает…
Никто не возражал. Острая Бородка повернулся к двери.
– Ах да! Невежа, монстр, бурбон. Еще раз прошу прощения.
Шагнул ближе, выбросил руку ладонью вперед:
– Марков Сергей Леонидович, генерал не ведаю какой армии. Капитан, присоединяйтесь нам, веселее будет. Вместе отравимся… за Синей Птицей.
Хлопнула дверь…
– Пойду и я, – Деникин вновь усмехнулся, все так же невесело. – Знаете, Николай Федорович, не рискну повторить приглашения генерала Маркова. Ваш отряд в тылу у Сиверса сейчас важнее, чем лишняя рота под Ростовом. Желаю всяческого успеха. И удачи!
Кивнул, повернулся
– Погодите, ваше… Антон Иванович! – не выдержал я. – Я хотел…
Хотел… А что хотел? Рассказать, как покупал 'Очерки русской смуты' на последние трудовые? Что у меня на полке – пять его биографий рядком?
– Мне… Мне очень нравится, как пишет журналист Ночин. И мне кажется… Мне кажется, что он прав.
– Мне тоже нравится, – вздохнуло кресло. – Вот оно, Антон Иванович, признание!
Он не смутился – Юл Бриннер не умеет смущаться. Но что-то в голосе дрогнуло.
– Я… Спасибо, капитан. Думаю, журналисту Ночину еще придется потрудиться. Но… Увы, не сейчас!
И снова хлопнула дверь. Был старина Юл – не его. Конец пьесы, персонажи уходят, бросая финальные реплики. Finita la Comedia.
Пора и мне. Оставалось попрощаться с креслом, точнее с его насельником, в чьем кабинете мы и
