хоть и хуже было, но я сам себе был хозяин. Что хочу, бывало, то и делаю. Захочу в хату дров натаскать — натаскаю дров, захочу соломы — натаскаю соломы. Никто мне не укажет. А тут…» И Годун не знал: что — тут?
Но в то же время, стоя каждый раз вот на этом месте, Годун резко ощущал чувство гордости за свое положение жильца нового дома. И тогда он на уходящую вдоль речки линию маленьких избушек с провисшими соломенными крышами и кособокими трубами — тех избушек, в одной из которых жил он сам, смотрел с тайным презрением.
Но радость у него исчезала так же незаметно и быстро, как и появлялась, и на смену ей откуда-то из глубины приходило другое чувство, непонятное и тревожное, чувство какой-то неудовлетворенности. Он и сам бы не сказал в эту минуту: чего он хочет? что ему надо? Но тем не менее всегда после этого на душе у него становилось как-то муторно.
Вот и сейчас Годун, щурясь и теребя бороду, не мог оторвать глаз от узорчатых вырезов карниза, от четких и стройных линий дома, от всего опрятного и красивого вида его. А дом, будто дразнясь, гордо распрямил свой молодой богатырский корпус, поблескивал на солнце свежевыкрашенной зеленой крышей.
И видел Годун, как в раскрытых окнах дома привольно игрались лучи и как со стороны хутора к нему тянулись низенькие, приплюснутые к земле избушки, издали напоминавшие Годуну только что оперившихся, с растрепанными крыльями цыплят, когда их врасплох захватит дождь. А дом будто недоуменно смотрел на эти избушки и удивлялся их жалкому виду, согбенным убогим фигурам и старческой их дряблости.
— Ты чего там делаешь, отец? — крикнул Сергей и загремел сапогами по ступенькам, спускаясь с крыльца.
Старик вздрогнул, вскинул бороду, и глаза его испуганно разбежались.
— Поленце ищу, поленце, колодку сделать, — пробурчал он и поспешно ухватился за первое же подвернувшееся под руку бревно, совсем для него не подходящее.
— Ты знаешь, что ныне вечером собрание будет?
— Как же! Лукич сказывал, знаю. Велел приходить.
— Сережка, отец, завтракать! — крикнула, высунувшись в окно, Прасковья.
Годун взглянул на нее и молча зашагал куда-то ко второй груде леса.
— Да ты что же, старый, оглох, что ли?
— Сейчас, переспело! — сердито отозвался Годун и, круто повернувшись, поспешил вслед за Сергеем к крыльцу.
Было уже за полночь. Накрапывал мелкий дождь. Где-то в конце хутора раздавались девичьи частушки. Сергей с Наташей только что вышли из клуба, разо-млелые от духоты, усталые, но радостные и возбужденные.
Особенно был возбужден Сергей. У него было сейчас то редкостное приподнятое настроение, когда кажется, что мир соткан только из сплошных радостей. Это настроение ему принесли оправдавшиеся надежды.
Многолетняя с Наташей дружба, над которой временами нависали мрачные тучи, за последнее время стала такой нежной и теплой, как будто никогда и не затенялась ни единым облачком. Колхозное хозяйство, чье тяжелое рождение отняло у Сергея столько забот, труда и бессонных ночей, за время его службы в Красной Армии еще больше выросло и окрепло. В работе на тракторе Сергей шел первым во всем районе — в газете недавно был помещен его портрет. Вдобавок ко всему этому он так был молод и здоров, что ему просто нельзя быть невеселым. Он был счастлив.
Ведь рядом с ним, нога в ногу, плечо о плечо, шагала родная и близкая Наташа. А напоенная мягкой прохладой ночь была хороша и ласкова, как улыбка любимой; в слабом, чуть ощутимом дыхании этой ночи чудились запахи распустившихся садов, цветущей степи и еще чего-то такого, отчего хотелось сломя голову носиться по улицам и во всю ивановскую орать.
Но Сергей не только не орал, а даже и говорил негромко: впереди, неподалеку шла гурьбой молодежь, а ему было приятней идти только вдвоем и, конечно, только с Наташей. Не говорил он еще и потому, что слова его, едва вырвавшись на волю, тут же блекли и вяли, совсем не выражая того, что хотелось Сергею. Стократ красноречивей слов — прикосновение щекой к щеке Наташи, такой близкой и жаркой.
Немножко не так чувствовала себя Наташа. Со времени тайной встречи с Тихоном она утеряла сон, спокойствие и былую беззаботность. Каждое утро просыпалась с тревожной мыслью: «Не случилось ли чего-нибудь ночью?» И поскорее выбегала на улицу, чтоб кого-нибудь увидеть.
Уже много раз она собиралась открыть Сергею свою тайну, но, встречаясь с ним, смущалась при этой мысли, путалась и все откладывала со дня на день. Она поняла, что допустила огромную ошибку, не открывшись Сергею сразу же. Сделать это теперь с каждым днем было все труднее. Вспыльчивый, горячий Сергей мог заподозрить ее в том, чего ей и не снилось.
«Чудно как-то, — размышляла она, идя сейчас с Сергеем под руку, — чего ж это он, Тишка? Ведь три года, как о сватовстве велись толки. И закончились. Чего же он опять вздумал приставать? И неужто он приперся лишь из-за этого, из-за меня? А не брешет ли он, грешным делом? Ну-к да как другое у него на уме? А ну-к да как брешет и Марья, что он ушел? Чего-то у меня нет к ней веры, не лежит душа».
Эта опаска, которая до сего времени если и была в сознании Наташи, то где-то там, на задворках, вдруг выросла до предчувствия неминуемой беды, и она твердо сказала себе: «Будя! Как придем домой — расскажу Сережке».
— Ты чего-то, Наташа, пасмурная ныне? — спросил Сергей, нагнувшись, ловя губами ее ухо.
Она откачнулась.
— Не дури ты! Голова чего-то разболелась. Посидела в дыму.
— Какая она у тебя… — Сергей, тихо смеясь, остановился и притянул Наташу к себе. — Дай я поцелую тебя в маковку, она заживет.
Они подошли к новому дому и свернули в глухой узкий переулок — к Наташиной хате намеревались пройти прямиком. Вокруг дома — небольшие в поперечнике, но глубокие ямки для столбов строящегося забора. Столбы еще не были поставлены. Сергей совсем забыл про эти ямки и в одной из них споткнулся. Падая, потянул за собой и Наташу.
— Выпил, парень! — Наташа повеселела. — Земля не держит.
— А чего ж нам, «рыбакам», — шутил Сергей, отряхиваясь и морщась от боли в ноге. — Ночь «работай», а день спи.
Через минуту они споткнулись оба сразу о что-то рыхлое и мягкое. Наташа испуганно взвизгнула и, ухватившись за плечо Сергея, повалилась с ним в лебеду.
— Что тут за черт! — Сергей вскочил и помог приподняться Наташе. — Мешок, что ли, кто потерял?
Он погремел в кармане спичками, нагнулся и чиркнул… Волосы под кепкой у него вдруг зашевелились и дыхание сперлось, будто в горло кто клин всадил.
На кочковатой тропке, судорожно поджав к животу колени, боком лежал Годун. Одна рука его, с туго сжатым кулаком, была выброшена вперед, в куст чернобыльника, другая — уткнулась в колено. Под скомканной бородой расплывалась небольшая, бордово блеснувшая при свете спички лужица.
— А-а-а… — вне себя слабо вскрикнула Наташа и покачнулась, глотнула ртом воздух, как рыба на берегу.
_________
С собрания Годун возвращался часом раньше молодежи. Подходя к своему дому, почуял, что на него накинуло запахом керосина, и он потянул ноздрями. «Бочки, что ли, опять тут поставили?» — подумалось ему. (Подвозчик горючего для тракторного отряда — один из жильцов нового дома — иногда мимоездом приостанавливался здесь.)
Тут же Годун заметил, что от крыльца к переулку метнулась какая-то тень.
«Что за скотиняка тут бродит?» И он присвистнул вдогонку:
— Вщить-вщить! — Но присмотрелся и рассмеялся: «Кого же я травлю? Ведь это человек вроде». Громко закричал: — Эй, кто там?
