старого Франца Монса развивались, и скоро он открыл винную торговую лавку.
Позже у Анны были еще три связи, позволившие еще более укрепить благополучие старого хитреца. Бывший капрал построил себе каменный дом в три клети, огородив территорию забором длиной в полверсты, а своим достатком превзошел многих бояр и без конца восхвалял случай, который вынудил его уехать из родной Вены.
По настоящему значимым старый Генрих ощутил себя тогда, когда к нему в гости вдруг неожиданно стал захаживать молодой царь Петр. Выпивая крепко заваренный чай и поедая сдобные булочки, тот поглядывал на красавицу-дочь, не смевшую от смущения поднять на государя взгляд. Едва Петр уходил, как старик с упреками набрасывался на дочь, требуя от нее быть с русским господином пообходительнее.
Старый Монс уже лелеял мечты расширить свое хозяйство: пооткрывать лавки в Архангельске и, заручившись поддержкой Петра, организовать беспошлинный ввоз табака в Москву, который пользовался среди иноземцев необыкновенным спросом.
О том, что его наставления не прошли для дочери бесследно, Генрих Монс понял очень скоро. Однажды, задержавшись в лавке, он, стараясь не разбудить любимицу, неслышно направился в ее покои. Вдруг его старое сердце обдало холодом, – из комнаты любимой младшей дочурки раздавались сдавленные крики. Не разобравшись, старый капрал подумал о том, что в комнату ворвались грабители и принялись душить его любимицу. Подхватив кочергу, он вбежал в горницу дочери, где застал государя Петра, пристроившегося к его дочурке.
Конфуз был позабыт после двух больших штофов водки, выпитых на пару с государем. Но в следующий раз Петр, уже не стесняясь своих чувств, едва ли не принародно мял сдобное девичье тело.
Тогда старому Монсу показалось, что он держит удачу за бороду.
При королевских дворах любовницы государей считались весьма влиятельными особами, от воли которых зачастую зависела даже судьба державы. Фаворитки влияли на решение короля, имели своих сторонников среди придворных, но, что самое главное, – всегда были необыкновенно богаты. Кроме бриллиантов, которыми одаривал их венценосный покровитель, они получали замки и земли. Очень часто их личные угодья даже превышали владения наследственных принцев.
Отцы любовниц приобретали при дворе короля доходные места и были не менее влиятельны, чем их дочери. Генрих Монс смел надеяться на подобное отношение со стороны Петра. Однако дело оказалось не столь легким, как ему представлялось вначале. Русский царь был неимоверно скуп. Не стоило рассчитывать не только на какое-нибудь имение с крепостными крестьянами, но даже на солидное денежное вознаграждение. Самое большее, что доставалось старому капралу, так это полтина, которую Петр оставлял на столе после каждого совокупления с Анной. При этом аппетит царя не становился от этого менее скромным, – за один присест он съедал пяток маковых булок с ветчиной, чем наносил семейной коммерции значительный урон. К Анне царь стал относиться настолько просто, что без обиняков заявлял приятелям, таким же похотливым господам, как и он сам, что отправляется на небольшой «лямур» к Анне.
Старому Монсу приходилось терпеть. И пока царь утолял похоть, расшатывая фамильную мебель, которая, казалось, была сколочена на века, терпеливо сносил упреки сварливой жены в своей небольшой каморке.
Старый капрал высказал неудовольствие Петру только однажды, когда была поломана кровать, привезенная из самой Вены. По семейному преданию, на ней был зачат прадед самого Генриха Монса. Но кто бы мог подумать, что она рассыпется на дощечки от любовных упражнений русского царя!
Петр Алексеевич терпеливо выслушал упрек, нервно дернул шеей, после чего огрел старого капрала тяжелой дубиной, с которой никогда не расставался.
К следующему приходу Петра Монс велел кренделей с маком царю не подавать: пускай довольствуется несвежими булочками. Но подобные изменения в пищевом рационе для русского государя прошли совершенно незамеченными. Съев зараз целую дюжину булок, рыгнув дважды от сытости, он взял красавицу Анну за локоток и повел на вновь сколоченную кровать, к большому неудовольствию старого Монса. А когда Генрих заикнулся было о том, что неплохо бы дозволить ему беспошлинную торговлю с Англией, Петр удивленно взглянул на него, затем достал из кармана монету и, сунув ее в руку отставного капрала, ушел хохоча.
И еще долго на улице был слышен громоподобный смех русского самодержца.
Царь Петр любил веселиться, умел заряжать своим жизнелюбием и других, но на сей раз старому Монсу было отчего-то не до смеха. Он понимал, что королевским благородством здесь не попахивает и вряд ли ему когда дождаться выгодного чина при русском дворе. Самое благоразумное в его положении, чтобы окончательно не стать посмешищем всего Кокуя, так это представлять всему окружению русского царя как предполагаемого зятя.
Государь всегда появлялся неожиданно. Уже с порога кричал, что желает кислых щей и, наскоро отобедав, столь же стремительно исчезал. Но чаще он не появлялся вовсе, обедая где-то у многочисленных приятелей и собутыльников. Но в этот раз царь отправил во дворец вестового, который и сообщил, что Петр Алексеевич изволит быть после полудня, повелел приготовить ему щей, гречневую кашу с молоком и своих любимых оладий с малиновым вареньем.
К встрече с супругом Евдокия Федоровна подготовилась основательно. Накануне заявилась к Марфе Михайловне за порошком и, стоя в сторонке, терпеливо дожидалась, пока та совершает заговор над расправленной цветастой тряпицей, на которой небольшой горкой возвышалась пепельного цвета рассыпчатое вещество. И только когда заклинание было совершено, она торжественно передала его царице, посоветовав сыпать поболее и заметив напоследок:
– Вот тогда, Евдокия Федоровна, он от тебя никуда не денется.
Чтобы снадобье подействовало сильнее, государыня замесила его в настоянное тесто, гречневую кашу, а чтобы уж наверняка, еще и в малиновое варенье.
Оставалось только дождаться появление государя.
Петр не заставил себя долго ждать. Появился во дворце нарождающимся ураганом: снес рукавом на пол фарфоровую чашку, зацепил носком сапога стоявший в сенях табурет и, едва взглянув на супружницу, застывшую в поклоне, плюхнулся за стол к расставленным тарелкам.
– Ложку почему не положил? – прикрикнул Петр Алексеевич на стольника аршинного роста, топтавшегося подле. – Или ты думаешь, я пальцами щи буду черпать!
– Так не успел еще, только расставляю, – виновато отозвался стольник.
– Мигом за ложкой! Вот ротозеи, стоит только не появиться, так все царствие разваливается! Ложку государю не подают.
Стольник возвратился с ложкой наперевес. Аккуратно положив ее по правую сторону от государя, спрятался от греха подальше за его спину.
Евдокия Федоровна села рядышком. Терпеливо дождалась, пока другой стольник, крепенький краснолицый отрок, нальет щей, и только после этого, взяв ложку, приступила к разговору:
– Не по старине ты живешь, Петя. Все пропадаешь неведомо где, а ведь дома у тебя супруга твоя законная, сынок наш Алешенька, – терпеливо заговорила государыня, с удовольствием наблюдая за тем, как поглощается Петром насыпанный в щи заговоренный порошок. – То нептуновыми забавами балуешься, а то марсовыми. Разве так наши отцы жили?
Поморщившись, Петр отложил ложку в сторону, щи показались ему на редкость кислыми. Иное дело в Кокуе, там даже постные клецки повкуснее куриного мяса будут.
– Евдокия, я же тебе просил помолчать. Кусок хлеба в горле застревает!
– Вот ты даже поесть и то как следует не можешь, все на бегу, все куда-то торопишься. А ты забыл, как отцы наши ели? – продолжала наставлять царица. – Всех бояр собирали, за одним столом вкушали. Речи неторопливые вели, за здравие пили, а им стольники прислуживали. А ты все наспех! Может так в Кокуе заведено, а только у нас во дворце все по-другому.
Петр в раздражении отодвинул от себя тарелку со щами. Расплескавшись, они залили белоснежную скатерть.
– Пойду я! – встал Петр. – Дела ждут.
– Петя, останься. Ты же даже не доел! – заволновалась царица.
– А как тут есть, если ты мне все в ухо чего-то зудишь!
– Кто же тебе скажет, как не твоя жена?
