кафтан, шитый золотом. Не был никогда монахом Василий Васильевич, не угасла в нем кровь Рюриковичей.
Дверь кельи распахнута, а в проеме тот самый детина-монах жмется.
– Дорогу! – переступил порог Василий Васильевич. – Прочь поди!
И разве можно воспротивиться этому приказу. Отошел детина-схимник в сторону и сгинул в темноте.
Монастырский двор встретил Василия светом, ослеп на миг великий князь, а потом глаза возрадовались вновь. Небо было бездонно синим, что очи суженой. Трава успела подняться повсюду, грязь пообсохла, взялась паутинкой трещин.
Монахи вышли из своих келий. И невозможно было понять по этим взорам – прощание или приветствие выражали они прощенному узнику. Суровы лица старцев, и великая скорбь лежала на них.
– Молитесь за нас всех! – наказал великий князь и, оборотясь к игумену, спросил: – Где мой Прохор Иванович? – И пригрозил: – Не поеду без него со двора!
Привели Прошку. Отощал, стервец, на монашеском хлебосольстве. Видно, один квас и хлебал. Но ничего, зато святости поднабрался.
– Пусть коня мне подержат! Князь я великий или нет! – строго напомнил Василий.
Сорвался с места Прошка Пришелец, чтобы пособить великому князю, да суров взгляд у Василия – вернул его назад.
Бояре и монахи кучно стояли у ворот, не смея двинуться. Да и не князь он для них, а так… пленник бывший. Кто знает, как далее получится, может, предстоит ему еще вернуться и схиму принять.
Василий Васильевич терпеливо ждал. Отделился от толпы боярин Семен Морозов и проворно ухватил под уздцы жеребца.
– Скамейку пусть принесут! Не пристало коломенскому князю, как простому отроку, на коня прыгать.
Монахи меж собой переглянулись, а игумен уже скамью тащит. Подставил ее под ноги Василию Васильевичу и отступил смиренно.
– Удобно ли тебе, князь? – спросил старик.
Василий Васильевич ступил на скамью и сел на коня. Кажись, и все, теперь и в удел свой можно отбывать. На богомолье надо будет сюда приехать, братию покормить и еще раз глянуть на то место, что когда-то было его тюрьмой.
– Ворота шире отворяй! Тесно мне здесь!
Не ждал в этот час гостей Юрий Дмитриевич. Время вечернее, а тут еще и Мартын-лисогон. Князь страсть какой охотник, особенно до лисицы. А как сказывают старики, лисы в этот день роятся между пней и бегут на людей. Нападает в Мартыново время на лис курячья слепота, и бери их тогда хоть руками. В этот день меняют они свои старые норы на новые.
Но заявился боярин Иван Всеволжский с сыновьями, и стало ясно старому князю: не бывать охоте. И пожалел Юрий Дмитриевич, что не поднялся он с рассветом, гонял бы сейчас по лесу рыжих бестий, наверняка вернулся бы не с пустой котомкой.
Иван Всеволжский брякнул чем-то в сенях и прошел в хоромы князя.
– Что же ты делаешь, князь? Почему Ваське удел дал? Коломна всегда за старшим сыном остается. Вспомни, когда-то Коломну Дмитрий Донской Василию Дмитриевичу передал! Это что же получается? Приберет тебя Господи (отдали этот день, Иисусе!), – крестил грешный лоб боярин, – так Васька опять на великое княжение московское вернется!
В сенях кто-то запнулся о высокий порог, чертыхнулся громко, проклиная преисподнюю и всех чертей зараз, и в горнице показалась кудлатая голова Василия Косого, следом ступал Дмитрий Шемяка.
– Отец, за что так детей своих обижаешь? Чем мы тебя прогневали, что ты нас хочешь безудельными оставить? – подал голос Василий Косой.
Потолок во дворце у князя крепко слеплен, да низок больно – того и гляди, придавит к самому полу. И Юрий почувствовал на плечах многопудовую тяжесть. Старость, видно, берет. Раньше и взгляда было довольно, чтобы одернуть непослушных отпрысков, а сейчас даже голос напрягать приходится.
– Я в Золотой Орде за старину стоял и здесь не отступлюсь! После смерти моей на престол московский сядет коломенский князь Василий!
– Да что ты, Юрий Дмитриевич, нам все про старину талдычишь! – укорил князя Иван Всеволжский. – Видали мы ее! Только не нужна она нам теперь и детям твоим не нужна! По-новому править надобно. Посади на коломенский стол старшего своего сына!
Защемило в груди у князя, прикрыл он веки, собираясь с ответом. А сам ждет, когда уляжется загрудная боль, которая все настойчивее бередила его дряхлеющее тело. Видно, хворь привязалась к князю давно и давала о себе знать тогда, когда кровь быстрее бежала по жилам.
– Василий Васильевич займет московский стол после моей смерти, не нарушу я заповедной старины.
Приутихли сыновья, зная неуступчивый и крутой характер отца. Он ведь не посмотрит, что они уже выбрались из-под отцовской опеки – достанет кнутовищем по спинам.
– Дать Ваське Коломну князю боярин Семен Морозов насоветовал, – подковырнул Юрия Дмитриевича Всеволжский. – Отец ваш будто бессловесный отрок, как боярин ему нашепчет, так он и поступает. А только мы для чего? Советники твои? Я же не против твоих сыновей иду! Когда Василий Васильевич на Москву вернется, он тогда нам все свои обиды вспомнит. Почему меня выслушать не хочешь – если бы не мои старания, так ты бы и не побил Ваську на Клязьме.
– Если бы не ты, так кровь вообще не пролилась бы! – напомнил князь. – В Золотой Орде московский стол я бы взял даром!
– Вот ты и сознался! Признаешь, стало быть, силу моих советов! Я Василию хорошо советовал в Орде и тебе то же дело говорю. Отбери у Василия Васильевича Коломну, отдай город своему старшему сыну! По- новому нужно жить, что на старину оглядываться? Зачем тебе московские бояре сдались! Новое право сейчас за тем, кто силен и удачлив!
– Нет!
– Смотри, Юрий Дмитриевич, один ты останешься. Бояре московские тебя не чтут. Коломну ты ему дал, и все они, как один, к Ваське сбегутся!
Юрий Дмитриевич глянул на сыновей. Трое их у него. И все разные! Как не может быть одинаковых пальцев на руке, так и дети у матери все разные. Не было со старшими братьями Дмитрия Красного. Не желал он ссоры с отцом.
Первенец Василий не сумел забрать всю любовь Юрия Дмитриевича, и большая часть нерастраченной нежности досталась младшему, Дмитрию Красному. Вот кому он дал бы Коломну, да нельзя – старшие сыновья есть. И об этой привязанности Юрия к младшему сыну знали все: челядь домашняя, бояре и даже приживалки, которые ютились по полатям.
– Только ведь не пойду я против Бога. Вон он, из угла на нас смотрит. Куда он перстом кажет? На небо. А оттуда всех видать. И так я грех тяжкий содеял, что кровь пролил. Я еще Василия и в Москву позову. Пир для него устрою. Дары ему богатые дам. Прощения просить стану!
– Совсем ты, князь, разума лишился. Ведь они же сыновья твои, а не щенки от приблудной сучки. Трон-то детьми укреплять нужно.
– Только Василий мне тоже не чужой, а доселе старшим братом был!
– Так вспомни, как этот старший брат тебя в Орде позорил, заставил коня под собой вести. Все по- новому теперь смотрится. Не укрепляй Ваську властью. Ему только крикнуть, как со всей Руси к нему в Коломну дружины явятся.
Загорелось в груди у Юрия Дмитриевича, словно хлебнул он хмельного, только не разошлось оно по жилочкам, а жгучим кругом остановилось напротив сердца.
– Если так… посмотрим. Пока я великий московский князь, – хмуро обронил Юрий.
Василий Васильевич засел в Коломне. Невелик город, что и говорить, зато старший из всех городов после Москвы будет. Отец, Василий Дмитриевич, тоже с этого города начинал.
В вотчину Юрий Дмитриевич проводил своего племянника славно: устроил прощальный пир, одарил богатыми дарами и отпустил со всеми боярами. Добром простились. Однако зловещее предчувствие не оставляло Василия. Бояре сказывают, что Всеволжский Иван мутит двоюродных братьев и коломенское
