конь, видно почуяв тайный недуг хозяина, пошел еще тише; старался ступать осторожнее по неровной дороге.
Вечером Юрию Дмитриевичу сделалось совсем худо. Кожа покрылась красными пятнами, и князя стал одолевать жар. К утру ему полегчало, и тело его, как и прежде, наполнилось привычной силой. Но он не знал, что болезнь уже завладела им, и через некоторое время на коже появились кровоточащие язвы. Юрий слег. Знахарки, приглашенные к больному князю, пичкали его разными травами, шептали молитвы, но Юрию Дмитриевичу становилось все хуже.
Боясь княжеского гнева, старухи утешали его, твердили:
– Потерпи, князь. Потерпи самую малость, батюшка, хворь и отойдет.
– А если не отойдет? – неожиданно спросил князь.
И только самая смелая ответила:
– Если не отойдет хворь… значит, Господь к себе заберет, батюшка.
Для всех было ясно, что болезнь отняла у князя последние силы и дни его сочтены.
Галицкие бояре, пришедшие за Юрием в Москву, не отходили от своего господина. Как могли помогали своему государю: кто пить подаст, слово доброе скажет, ведь вместе много дорог пройдено.
– Виноват я перед великими княгинями, – тихо говорил князь. – В заточение я их отправил… в Звенигород. – Лицо его кривилось и в мерцании свечей выглядело мертвенно-бледным. – Я бы еще перед Василием Васильевичем повинился, братичем моим. Видно, это Господь меня за многие злодеяния наказывает. Дьяк! – крикнул князь, собирая последние силы.
– Здесь я, батюшка! Здесь! Чего писать-то прикажешь? – дьяк разглаживал бумагу ладонью.
– Пиши вот что… Стол московский оставляю князю… Василию Васильевичу.
Не удивились бояре решению князя. Совестлив Юрий Дмитриевич. Бывало, слугу накажет за провинность, а потом сапоги ему дарит.
Дьяк добросовестно выводил буквы, то и дело макал перо в чернильницу. Большая темная капля вдруг капнула прямо на бумагу. Дьяк слизал чернила и продолжал писать дальше.
– Пиши… что винюсь перед ним, прошу прощения, как у старшего брата… – не успел князь закончить свои предсмертные указания, захрипел да и почил с миром.
Дьяк, отерев чернильные руки о кафтан, прикрыл умершего.
Великого князя Юрия Дмитриевича похоронили в Архангельском соборе у восточной стены. Угомонился беспокойный князь. Московские и галицкие бояре, прекратив прежнюю вражду, собрались вместе, стали решать, что делать дальше. Кресло великого князя оставалось свободным, и бояре поглядывали ненароком в дальний угол, словно надеялись, что Юрий Дмитриевич сумеет справиться с такой напастью, как смерть, и встанет из могилы.
Первым заговорил конюшенный Григорий Плещеев, он был старейшим из бояр:
– Господин наш, князь Юрий Дмитриевич, повелел звать на московский стол Василия Васильевича. У Юрия Дмитриевича три сына осталось. Васька Косой мог бы быть московским князем по новому праву. Что скажете, бояре?
С лавки поднялся постельничий, боярин Сабуров Петр.
– Можно было бы уважить волю князя Юрия Дмитриевича. Только ведь ее как будто бы и не было. Митрополит должен стоять рядом у постели и подтвердить слова покойного, а Юрий отошел неожиданно, даже причастие не успел принять. И волю свою он до конца не изрек. А где Василия Васильевича сыскать? Рыскает он где-то по Руси, что волк без логова. А Юрьевичи рядом, вот им и нужно писать! А там как Бог даст.
На том и порешили.
Полки Дмитрия Шемяки торопились по Владимирской дороге вслед князю Василию. Он находился в двух днях пути, и пыль едва осела на придорожную траву.
Со стороны Владимира навстречу воинству спешил гонец.
– Эй! – Детина осадил коня рядом с ратником, чинившим в стороне от дороги огромную пищаль. – Как великих князей Василия и Дмитрия сыскать?
– А чего их искать, – отложил в сторону оружие ратник. – Дмитрий час назад уехал, говорят, зайца гонять. Его полки на лугу. А Василий здесь… Вон в тех хоромах брата ждет. Коням отдых нужен, семь дней под седлом.
Спешился гонец у хором и, сняв шапку, уверенно стал подниматься по крутым ступеням. У самого входа его попридержал отрок с бердышом.
Детина отстранил от лица бердыш и зло выругался:
– Глаз проткнешь, пес смердячий! С письмом я срочным к великим князьям спешу!
Переглянулась стража, но гонца пропустила. А у дверей уже Василий Косой стоит, подбоченился, заслонил статной фигурой весь проем.
– Куда прешь! Не видишь, князь перед тобой!
Посыльный согнулся в поклоне и разглядел, что сапоги у князя татарские, вышитые голубками, кожа на голенищах красная, словно по крови ходил.
– Вижу, государь, вижу. Письмо я тебе везу от бояр Юрия Дмитриевича… помер князь великий Юрий. Спаси, Господи, его душу.
– Помер… – не то подивился, не то огорчился Василий Косой. – Ведь здоров был. На охоту собирался ехать, когда мы с Дмитрием его оставляли.
– Вот на охоте и скрутило его, горемычного. Только два дня после этого и пожил, а на третьи сутки отмаялся.
– Так, стало быть…
– Бояре наказали тебе и Шемяке об этом сказать.
– Стража! – окликнул Василий Косой стоявших у дверей воинов. – Взять лихоимца да бросить его в темницу. И чтобы охраняли пуще глаза своего! – приказал Василий. – Упустите, с живых кожу сдеру!
– Государь! Князь Василий Юрьевич, да за что же мне такая немилость?! – вырывался гонец из крепких рук стражей. – Дозволь слово молвить! Дозволь сказать!.. – кричал посыльный вслед удаляющемуся князю.
Василий уже не слышал, вдел в стремя ногу и, лихо вскочив в седло, погнал коня прочь от митрополичьих палат.
– Пошел, злодей! – толкали дружинники гонца в спину. – Князь зря неволить не станет, он знает, что делает!
Полки Василия Косого разбили шатры за городом. По приказу воевод многие уже облачились в доспехи и ждали сигнала, чтобы следовать к Нижнему Новгороду. Уже были развернуты знамена, били копытами кони, но трубы по-прежнему молчали. Войско давно выстроилось поколонно, сотники ретиво грозили кулаком дружинникам и с трудом добивались повиновения. Тяжелые пищали погрузили на телеги. Полки на левом и правом флангах пока не спешили – сперва головной должен тронуться, а уж затем и меньшие князья за ним пойдут.
Кое-где шатры были еще не собраны, около них горели костры, ратники от безделья скалились, перекидываясь грубыми шутками, весело гоготали.
Зазвучала труба. Лагерь всполошился, и головной полк, вопреки ожиданию, двинулся в сторону Московской дороги.
Безбородый ратник подобрал с земли пищаль и, нагоняя сотника, спросил:
– Куда мы идем, Степан? Разве не в Нижний?
– Держи крепче оружие, раззява! В Москву идем, так князь Василий Юрьевич повелел.
Выстроившись в шесть колонн, рать Василия Юрьевича двигалась в Москву. Последним шел полк, который состоял сплошь из мужиков, взятых чуть ли не от сохи. Редко на ком из них встретишь сапоги, а так все лапти да длинные, до колен, рубахи. Мужики покорно следовали по Московской дороге туда, куда вел их великий князь.
Впереди всей дружины ехал Василий Косой, его конь горделиво ступал по пыльной дороге, неся драгоценную ношу. Князь доспехов не снял, и солнце играло на золотой броне.
– Что с гонцом делать прикажешь, князь? – спросил тысяцкий.
Призадумался Василий. Он уже забыл о гонце, брошенном в темницу. А если младшему брату захочется
