– Он самый. Убийца он и кощун, святую иконку из монастыря забрал. – Помолчав, Герасим добавил с едва различимым удовольствием: – Больше он никого не убьет, да и иконка теперь на своем месте находится.
– Понятно, – не пожелал вдаваться в подробности Чертанов. – И как тебе здесь?
Монах пожал плечами:
– Обыкновенно. Добрая здесь земля, праведными иноками намолена. Приняла меня, – в голосе Святого прозвучала едва различимая гордость. – А потом, ведь отсюда дом мой недалеко, родина. Если ты помнишь, я на той стороне Волги родился.
Чертанов кивнул:
– Не забыл. Ты же отсюда впервые на кичу попал. В Раифскую малолетку.
– Верно. Только теперь Раифской малолетки уже нет, – заметил Святой. К своему немалому удивлению, Чертанов уловил в голосе монаха интонации, о которых прежде и не подозревал. Святой изменился. И дело тут не в его рясе и аскетической худобе, а в том, что он поменялся внутренне. – Теперь на этом месте Раифский монастырь стоит. Как и прежде. Богу богово, – широко перекрестился Святой.
– Раифскую малолетку часто вспоминаешь? – спросил Михаил.
– Вспоминаешь, говоришь, – губы чернеца дернулись. – Да я ее никогда и не забывал. Меня всего колотит, когда я о малолетке думаю. Года два назад игумен отрядил нас в Раифский монастырь в помощь тамошней братии. Думал, все забылось… Всю дорогу ехал как будто бы ничего, а как стены ее увидел, так на меня такое накатило, что и рассказывать грешно.
Святой надолго умолк. А Михаил этого молчания не прерывал. Некоторое время монах сосредоточенно наблюдал за теплоходом, вяло тащившимся по широкой реке. После чего, повернувшись, продолжил:
– Вспомнилось сразу все то горе, что я там изведал… Знаешь, меня даже слеза прошибла. – В этот раз трещина в его голосе была особенно явственна. – Вот глянь сюда, – он выставил ладонь и ткнул в синий перстень у основания среднего пальца. На нем был выколот квадрат с крестом посредине. Наколка говорила о том, что сиделец лишился родителей, когда сидел в тюрьме. – Видишь? Пока на малолетке сидел, мать померла. Да разве кто отпустит, чтобы похоронить! Иноки-то увидели у меня слезы, отворачиваются, спрашивать не решаются. Не принято это у нас… На малолетке тоже ни о чем не расспрашивали. Ну вот, зашли мы в монастырь, все прибрано, красиво. Даже цветы растут на клумбах. А у меня перед глазами совсем другая картина стоит. Вышки по периметру монастырских стен, дубаки с автоматами и лай собак слышится… Знаешь, мне часто сон снится – двор тюремный, а я посередине стою! – Глаза Святого зло сверкнули, что совсем не вязалось с его монашеским одеянием и голосом, который звучал на редкость умиротворенно. – Так вот, зашел я туда, где хата моя была. Постоял немного… Теперь там монашеская келья. Благолепие одно! Там, где мой шконарь был, теперь икона с лампадкой курится. Спросил я у братии, зэки-то в снах их не навещают? Ведь столько здесь душ загубленных сгинуло!
Чертанов невольно поежился, его проняло от рассказа Герасима.
– И что же они тебе ответили?
Теплоход медленно поворачивал за мысок, еще минуты две, и он скроется.
– Сказали, что сначала приходили… Особенно досаждал покойник один, с веревкой на шее. Встанет, говорят, у входа и на чернецов все поглядывает. Тут я и обмер! – честно признался Герасим. – Попросил братьев описать, как же он выглядит. Так они мне в точности Фильку Сопливого описали. Удавили мы его! Сукой он порядочной оказался, – прости меня, господи, за сквернословие, – перекрестился монах. – Фильку этого я и забыл уже давно, как будто бы он и не жил вовсе, а вот монахи мне его напомнили. Родни у Фильки не было, сам он из какого-то приюта. Вот так и сгинул не по-людски!
Чертанов загрустил.
– Ладно, – махнул рукой Герасим. – Если бы не такие люди, как Варяг да Артист, не знаю, как бы и я выжил. – На мгновение его лицо посветлело. – Оставим это, так с чем ты пришел сюда?
– Ты знаешь, что сейчас происходит за пределами вашего монастыря? – не то укорил, не то спросил Михаил.
– А зачем мне это? – безразлично пожал плечами Святой. – Телевизор я не смотрю. Книги читаю только богословские, а в них о мирской суете ни слова.
– Хорошо… Тогда я тебе скажу. Давай, может, присядем где-нибудь. Вот на это бревно, что ли…
– Давай присядем. – Слегка подобрав рясу, монах опустился на бревно.
– За последний месяц из снайперской винтовки было убито несколько бизнесменов, весьма влиятельных людей. Так вот, каждый выстрел был выполнен с расстояния почти в километр. Это тебе ни о чем не говорит? – сощурился Михаил.
Святой задумался. На лбу отчетливо прорезалась упрямая морщинка.
– Ты хочешь сказать, что это сделал кто-то из нас? Из нашей школы?
Чертанов улыбнулся:
– Молодец, догадался… Двое из этого списка отпадают. Ты этого сделать не мог, потому что монах. А потом, я проверял, ты все время в монастыре был.
Чернец невольно хмыкнул:
– Спасибо за доверие.
– Я этого тоже не делал. Иначе зачем мне тогда объявляться у тебя?
– Тоже верно. Остается еще одиннадцать человек. Как же ты их всех проверишь?
Михаил отрицательно покачал головой.
– Остальных перестреляли уже через час после того, как мы ушли. Об этом я знаю совершенно точно!
– Перестрелять их могли только «дикие гуси». Те, кто оставался в лагере, могли стать опасными свидетелями.
– Возможно, что так оно и было. Но еще в этом районе видели какую-то женщину с винтовкой. Не исключено, что это сделала именно она, или, во всяком случае, она помогала «диким гусям». Кстати, женщина уже не первый раз появляется в поле нашего внимания. Только нам никак не удается узнать, кто она такая. Остаются еще двое – Толик Амбал и Степа Беленький.
– Знаешь, ты сейчас напомнил мне про женщину, а я ведь видел, как в лагерь к Сержанту приходила какая-то, – поднял голову Герасим. – И шмыг сразу к нему в палатку. Я тогда еще подумал, нам никому с бабами не разрешает якшаться, а сам шлюх на базу приглашает.
– Значит, я не ошибаюсь. Степе Беленькому и Толику Амбалу удалось уйти за кордон, вот потому они и остались в живых. А вот остальным не повезло.
– Так они все-таки перешли границу?
– Да, им это удалось. Чекистам пришлось связываться с Интерполом, чтобы вернуть их обратно.
– Ты думаешь, что это сделал кто-то из них?
Чертанов глубоко задумался:
– Сложный вопрос… Степа Беленький уже второй год парится на киче в Казани, Петрушкин разъезд.
Монах кивнул:
– Место серьезное, вряд ли оттуда просто так упорхнешь. А что Толик Амбал?
– А Толик Амбал уже год как деревянный бушлат надел.
– Жаль, – в голосе монаха послышалась грусть, – хороший был парень.
– Я знаю, вы кентовались.
– Было такое. Как их только удалось вытащить из-за кордона? Жалко пацанов…
Душа монаха была растревожена. На какое-то время Герасим позабыл о том, что на его плечах монашеская ряса, он принялся свободно пользоваться воровской феней, словно только вчера откинулся из чалкиной деревни. Он поднял зачем-то с песка тоненький пруток, переломил его и спросил:
– Так кто же тогда еще мог стрелять?
– Ты позабыл еще про одного человека.
– Сержант?! – выдохнул Герасим.
– Он самый… Если он живой, то сейчас ему что-то под пятьдесят. Вполне боевой возраст. Более того, я уверен, что он сейчас в строю. Покой не для таких, как он.
– Это уж точно, – мрачно согласился Герасим. – Но ты же его застрелил!
