Предложение
– Тьма-то какая! Глаз коли…
Безродный, выпростав ногу из ямы, наполненной скользкой зловонной жижей, заспешил за Обухом. Силуэт Щербатого, провожавшего ростовских на малину, уже растворился на фоне очередной мрачной подворотни ночной Хитровки.
Из подвала дома по левой стороне переулка послышался хрипатый стон пьяного. Безродный отшатнулся на середину дороги и на всякий случай выдернул из-за пояса револьвер.
Ускорив шаг, Генка догнал Обуха.
– Я спросить хотел… А если что не заладится вдруг? Что как московские бучу поднимут? Что тогда?
– Сдрейфил, что ли, Безродный? Как щенок шелудивый затрясся. Эх, рвань ты дохлая! – Обух харкнул через передние зубы.
– Не боюсь я! Кого мне тут бояться? Баб, что ли? – Безродный шлепал по лужам, стараясь не отставать от напарника.
Даже хорошо знакомый с Хитровкой житель Москвы ночью вряд ли пожелал бы стать ее гостем. С наступлением темноты из многочисленных притонов, грязных трактиров, заброшенных подворотен выходили «на промысел» обитатели Хитровки. Ни один не покидал свое обиталище без тесака, кастета или какого иного оружия.
Изредка из-за домов возникали тени хитрованских оборванцев. Щербатый обменивался с ними одному ему известными фразами, пересвистывался, и тени так же незаметно исчезали во тьме.
Наконец Щербатый повернул во двор двухэтажного особнячка. В нескольких шагах от ночных путников промелькнули четыре силуэта. Люди эти были явно хорошо знакомы со всеми закоулками Хитровки.
Обух с Безродным старались не отставать от провожатого. Тишину двора нарушил лай собаки, потревоженной ночными визитерами. Через несколько секунд она, повинуясь уговорам Щербатого, смолкла, и улица снова погрузилась в тишину.
На дворе было так же темно, как и везде вокруг. Единственный источник света – зыбкое, красноватое мерцание уличного фонаря, над входом в покосившийся флигель в глубине двора.
– Ждите меня здесь, у трактира, – прошепелявил Щербатый, теребя за ухо вьющегося у его ног пса. – Коли повезет и здесь сестры, ждать недолго придется. Без меня в трактир не ходите… Коли Крестовый тут, местные задираться станут. Только шуму наделаете.
Щербатый зашлепал босыми ногами по скользкой земле в трактир, растворил дверь и перешагнул порог. Из подвала вырвались пьяные голоса и зловоние кабацкого духа. Скрипучая дверь затворилась, и вновь стало тихо.
– Вот чертово место какое! Все одно Богтяновка наша, – прошептал Генка. – Смотри, Обух, кто это там?
Безродный показал на арочный проем, через который Щербатый только что провел ростовских во двор особняка. В темноте отчетливо вырисовались те же четыре силуэта, которые несколько минут назад повстречались путникам перед входом в арку. Тени стали стремительно приближаться к ростовским. Из четверки отделились двое. В руках у них было по тесаку.
– Давите их по-тихому. Платья-то у них приличные вроде. Должно и в лопатниках золотишко кое-какое имеется. Слышь, Слепой, режь их скоро, и уходим, – прохрипел один из четверки.
В свете фонаря можно было разглядеть его лицо. Широкоскулое, заросшее волосами, сбившимися в колтуны, с огромными белками глаз.
– А ты кто такой будешь? Смотри, кабы сам без ушей своих не ушел отсюда, – прошипел в ответ Обух, выставив перед собой револьвер.
Четверо резко отпрянули.
– Свои это, видать! Уходим, Леший!
Волосатый первым бросился прочь. Четверка растворилась в темноте так же незаметно, как и возникла. Обух попытался было догнать налетчиков, но они как сквозь землю провалились. Обшарив близлежащие подворотни и никого не обнаружив, Обух вернулся к напарнику.
– Видать, все-таки здесь они. – Отдышавшись, он показал на окна второго этажа, занавешенные тяжелыми гардинами, между которыми пробивалась полоска света. – Малина у них тут. А Щербатый ведь черт какой! Все окольными путями, чтобы дорогу найти не смогли. Свое дело знает, поганец!
– Да-а… Заморыш заморышем, а бывалый! Такой сгодится, когда…
Безродный не успел закончить фразу. Обух оборвал его.
– Ты одно помни, как Бесшабашный учил: если что, пали из «нагана» без разбору. Если вдруг кто быковать вздумает, супротив меня пойдет или еще что, ты стреляй сразу. Понял?
– Да сам все помню! Не в первой на дело иду, – огрызнулся Генка. – Обух, а я все спросить у тебя хотел. Почему ты револьвер левой рукой держишь, а ложку – правой? Не левша вроде?
– Потому, что пальца у меня указательного на правой нет. А как стрелять-то? Вот и научился левой.
– Родился такой? – прошептал Генка.
– Сам себе топором перерубил.
– Ба! Да как же это?! Нешто так можно? – удивился Безродный.
– Можно, можно. После дела одного мокрого оставил я отпечаток этого пальца. Полиция и дозналась. А дело-то на пароме было. Ну и повязать меня должны были. Так я по пальцу хватанул топором и в воду его выбросил. Урядник давай нырять за ним. А тот не тонет, скотина. Палец-то этот. А на улице ночь. Не видно ни зги. На реке течение сильное. Урядника сносить стало. Кричать начал. Так и подобрали его матросики ни
