Краткая реплика Наумова проливает свет еще на одну существенную деталь. Ученый-химик Аничков никак не мог быть ни убийцей, ни грабителем, ни насильником. И утверждение Могилевского, что через лабораторию проходили лишь отъявленные уголовники, можно считать лживым. Уж этот-то интеллигент наверняка проходил по 58-й статье Уголовного кодекса РСФСР.
Может, и не стоило бы так подробно обсуждать всю эту историю с диссертацией и получением профессорского звания Могилевским. Не он первый и не он последний, кому присваивают ученое звание без защиты, а по протекции высоких ходатаев. Немало и сейчас таких «ученых», которые не то что не писали — даже не читали диссертации, написанные за них подчиненными. Вопрос в другом. Возмущение всяких там наумовых, муромцевых и иже с ними порождено было вовсе не заботами сотрудников «лаборатории смерти» о чистоте настоящей науки. Все они занимались общим делом и совсем недалеко ушли от своего начальника. А досадовали лишь оттого, что Могилевский преуспел больше их, сумев воспользоваться возможностями карательного ведомства для удовлетворения своих амбиций. Сами они в ту пору вовсе не прочь были тоже «остепениться», не утруждая себя написанием многотомных научных трудов, разработкой теорий.
О том, что не только Могилевский, но и Муромцев с Наумовым были настоящими специалистами своего дела по разработке смертоносных ядов (что приходит не только через написание научных трудов, но и через практическую проверку своих изобретений, в данном случае — на людях), свидетельствует то обстоятельство, что именно эту троицу командировали в поверженную Германию для изучения методики фашистов по уничтожению отравляющими веществами и ядовитыми газами узников концлагерей. И по откровенному свидетельству самого Могилевского, в этом деле наши соотечественники ничуть не отстали от своих зарубежных конкурентов.
Между тем дела в лаборатории вызывали у вышестоящего руководства все меньше доверия. Руководитель советской контрразведки Смерш Виктор Абакумов так и не простил Могилевскому полного провала его изысканий по «проблеме откровенности». И он решил при первой же возможности поставить его на место.
Вскоре после окончания войны произошла очередная реорганизация карательной системы. Вместо наркоматов были созданы министерства. И недавний начальник советского Смерша стал министром государственной безопасности. Одним из первых своих приказов Абакумов потребовал прекратить все эксперименты над лицами, в отношении которых не было вынесено обвинительных приговоров судов или решений особых совещаний об осуждении к смертной казни. По существу, подобный приказ ставил крест на всех перспективах работы с подследственными, что означало констатацию утраты всякой веры в практическую значимость исследований по «проблеме откровенности».
И еще одно существенное обстоятельство повлияло на дела лаборатории, окончательно парализовав работу по испытаниям действия ядов на людях. Как известно, в честь Победы СССР в Великой Отечественной войне, в стране была отменена смертная казнь. Соответственно ранее осужденным к высшей мере наказания расстрел был заменен лишением свободы. Сразу же проблема с «птичками» для экспериментов по отравлению стала неразрешимой. Акции начальника лаборатории стали стремительно падать вниз. Многие ее сотрудники впали в уныние.
Утрату былого авторитета Григория Моисеевича мгновенно уловили его подчиненные. В коллективе лаборатории начались дрязги, неурядицы. Сор, как говорится, начал выметаться из избы. Если прежде опыты Могилевского вызывали негативные ассоциации лишь у отдельных начальников типа Лапшина, то теперь они стали головной болью даже для руководства Наркомата госбезопасности. На фоне официально провозглашенной в стране гуманности к своим гражданам, выразившейся в отмене смертной казни, к лицам, упражнявшимся в убийствах заключенных посредством отравления, стала проявляться откровенная неприязнь. Причем дело уже не ограничивалось скрытым осуждением характера деятельности лаборатории. После войны народ несколько осмелел. Многие сотрудники стали позволять себе покритиковать и начальство.
Первым написал нелицеприятный рапорт Осинкин. Не последнюю роль здесь сыграла и явно пошатнувшаяся дееспособность самого начальника отделения Филимонова, заместителем которого тот являлся. Филимонов все чаще пребывал в возбужденном от алкоголя состоянии. Он и прежде не чурался стакана, что устраивало практичного Могилевского: удобно же работать с руководителем, вся жизнь которого превратилась в сплошной похмельный синдром. Любые запросы и предложения сразу получали добро, потому что согласие начальства всегда бывало должным образом «обмыто».
Пили горькую в лаборатории по-прежнему часто. На глазах спивался однофамилец начальника — Филимонов-младший, чаще других привлекавшийся к проведению испытаний ядовитых препаратов. Он оказался слабее других коллег, чем неизменно пользовался Григорий Моисеевич, всегда располагавший неограниченным объемом дармового спирта. Тут срабатывала логика: меньше амбиций, больше послушания. Пьющий человек неопасен. Он знает, что его всегда могут убрать, а потому ведет себя смирно, покладисто.
Филимонова в конце концов от участия в экспериментах пришлось отстранить. А вслед за ним и еще одного сотрудника — Григоровича, хотя тот считался одним из наиболее квалифицированных специалистов. Предлог все тот же.
Однако на самом деле с Григоровичем все обстояло несколько иначе, и обвинение в пьянстве было лишь удобным поводом. Конфликты с этим строптивым сотрудником у начальника лаборатории начались давно. Григорович, как и Наумов, считал, что проводимые в лаборатории исследования с точки зрения научной и практической особой ценности не представляют. По его убеждению, действие большинства применявшихся ядов давно не являлось секретом для сведущих людей. Он постоянно задавался вопросом: зачем Могилевскому потребовалось создавать вокруг себя атмосферу таинственности, объявлять лабораторию сугубо научным подразделением? Григорович требовал называть вещи своими именами, аргументировал несостоятельность официальной легенды детища Григория Моисеевича. Не будем спорить, насколько он был прав. Во всяком случае, доктору Могилевскому такой критик был явно неугоден. Он считал (и не ошибся), что Григорович просто мечтает его подсидеть и занять руководящую должность.
Впрочем, пока новоявленный профессор вел себя так, будто возмущение сотрудников совершенно его не касалось. Особенно когда почувствовал к себе особое расположение генералов Судоплатова и Эйтингона. А эти продолжали отдавать ему должное. И что в сравнении с их мнением нытье и недовольство каких-то полуспившихся, завистливых людей! Доктор медицины так и не мог понять, почему его подчиненные, да и не бог весть какие начальники вроде некомпетентного в этом деле Осинкина, осмеливаются нелицеприятно отзываться о результатах работы, которой он занимался по поручению самого Берии. Да кто они такие?!
Могилевский справедливо полагал, что такие люди в силу своей неосведомленности (и из зависти) просто не в состоянии объективно оценить его действительный вклад в практическую токсикологию. Он мнил себя если не основоположником эвтаназии как нового направления в медицинской науке, то одним из ее первооткрывателей. Главное здесь — не ослаблять бдительности по отношению к проискам всевозможных конкурентов, дабы те не обошли его, не потеснили с насиженного места.
Всех настоящих, а следовательно наиболее опасных, конкурентов на «ядовитом» поприще Григорий Моисеевич знал поименно и внимательно следил за каждым их шагом. Он испытывал удовольствие от каждого их промаха, с удовлетворением отмечал, что наиболее авторитетные из них к тому времени либо вообще отошли от дел, либо утратили свою самостоятельность. Ни один из них не располагал таким множеством практических опытов на реальном материале, как он.
Для доктора Могилевского не составляло секрета то обстоятельство, что ядами в НКВД занимались основательно и давно, задолго до его появления здесь. Как мы уже знаем, известную лепту в организацию самого процесса «сатанинского дела» внесли и Менжинский и Ягода. Это они перешли от примитивно- шарлатанских и знахарских способов изготовления отравы к постановке дела на фундаментальную основу, стали привлекать к своей работе серьезных ученых.
Одно время наиболее колоритной фигурой слыл биохимик, директор научно-исследовательской лаборатории при Мавзолее В. И. Ленина профессор Б. Збарский. Григорий Моисеевич считал его своим самым серьезным конкурентом: руководители НКВД явно благоволили к Збарскому. Справедливости ради стоит отметить, что Збарский по уровню квалификации признавался на порядок выше Могилевского. В чем их способности были сопоставимы, так это в преданности своим хозяевам из карательных органов.
