различными болезнями, по умерщвлению военнопленных отравляющими и другими токсичными веществами, дополнили длинный перечень злодеяний агрессоров. Как в Токио, так и в Хабаровске советская прокуратура предъявила строгий счет виновникам самых тяжких злодеяний против человечности. И это было в высшей степени справедливо, ибо никому не позволено глумиться над человеческой личностью, причинять людям зло, мучения и физические страдания, даже если они признаны преступниками.
Знал ли Роман Андреевич Руденко, что совсем скоро ему самому придется выступать несколько в иной роли? Перед ним встанет совершенно иная задача — разыграть некое подобие фарса, дабы скрыть от своего народа, и особенно от мировой общественности, неоспоримые факты надругательства над людьми, их уничтожения теми же смертоносными ядами, которые вершились в его собственной стране. Руденко придется убедиться, что Нюрнберг и Москва — это не одно и то же. То, что он громогласно заявлял с прокурорской трибуны Международного трибунала, ему не будет дозволено произнести даже в тиши собственного кабинета Генерального прокурора СССР. Да, чужих обличать легко, своих — гораздо сложнее. Чего доброго, подсудимые призовут к ответу и самого государственного обвинителя, того же Руденко, за его попустительство (если не сказать больше) массовым репрессиям на территории послевоенной Украины, прокурором которой он являлся. Достаточно было произнести лишь одно слово — «самостийность», и как минимум десять лет бериевских лагерей.
Тем не менее поначалу Руденко весьма активно взялся за разоблачение Ягоды, Ежова, Берии и прочих организаторов кровавого террора в стране. Но его запала хватило ненадолго. Обвинений в массовых незаконных репрессиях никому так и не предъявили, хотя Ульрих со своими судьями, члены особых совещаний, да и спецы из госбезопасности, выносившие неправедные расстрельные приговоры, истреблявшие ни в чем не повинных людей, не только разгуливали на свободе, но и занимали высокие должности. Большинство из них позднее благополучно ушли в отставку, получали высокие пенсии и спокойно доживали свой век. Словом, обвинять в совершенных против народа преступлениях Руденко никого не собирался. Даже Берию.
Прокуратура с оглядкой на органы включилась в работу по реабилитации жертв политических репрессий. То же самое можно сказать и о расследовании деятельности спецлаборатории НКВД-МГБ. Были упущены возможности распутать змеиный клубок, докопаться до истины, установить и назвать поименно всех людей, сведенных ядами в могилу. Тогда, в первой половине пятидесятых, были живы многие заказчики и организаторы «тихих» убийств, сотрудники лаборатории, имелась масса документов, что позволяло разыскать все концы в той жуткой истории. Но распутывать этот клубок не стали, ограничились лишь формальной констатацией самого факта незаконного умерщвления людей (осужденных и не судимых вовсе). Это делалось в той мере, в какой требовалось для составления единственного абзаца обвинения Берии и его сподвижников. Непосредственные же исполнители террористических акций фактически за конкретные неправедные деяния не поплатились.
Таковы были правила игры. А их устанавливала система, не позволявшая даже Генеральному прокурору СССР отстоять собственную позицию (если таковая у него на сей счет вообще существовала) и завершить, поставить окончательную точку в развенчании сталинского культа, добиться поименного восстановления честного имени каждого безвинно загубленного человека. Это сумеют сделать только его преемники.
Глава 22
Вечером 18 августа руководитель следственной части по особо важным делам МВД СССР подполковник Козырев слушал очередной доклад уже знакомого нам следователя — майора Молчанова. Тот явился с проектом постановления о передаче уголовного дела Могилевского в Прокуратуру СССР, занимавшуюся расследованием дела Берии. В документе говорилось: «Могилевский Григорий Моисеевич был арестован бывшим МГБ СССР 13 декабря 1951 года. 14 февраля 1953 года Могилевский за злоупотребление служебным положением и незаконное хранение сильнодействующих ядовитых веществ Особым совещанием при МГБ СССР был осужден на десять лет тюремного заключения.
Совершенные Могилевским преступления подпадают под действие пункта 2 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 года „Об амнистии“, и Могилевский подлежал освобождению из тюрьмы.
Однако в июле 1953 года в связи с разбором поданной жалобы о пересмотре его дела вскрылись новые обстоятельства, из которых видно, что им в 1938 году по указанию Берии была создана совершенно секретная научно-исследовательская лаборатория, которая занималась изготовлением различных отравляющих веществ. Кроме того, по заданию Берии Могилевский до конца 1949 года занимался разработкой вопросов отравления пылеобразными соединениями через вдыхаемый воздух».
Козырев утвердил документ и тут же направился с ним к своему начальнику — широко известному в тридцатые — пятидесятые годы полковнику Хвату. Кстати, появление этой фигуры свидетельствует о том, что после смерти Сталина Лаврентий Берия действительно не терял времени зря и действовал весьма энергично. Ему удалось собрать под эгидой МВД СССР, руководство которым он взял в свои руки, все важнейшие структуры расформированного МГБ. Стремясь укрепить позиции, Берия начал спешно окружать себя доверенными людьми, к числу которых, безусловно, относился и Хват. Вне сомнений и перевод Могилевского из Владимирской тюрьмы в Москву был осуществлен с той же целью: во главе секретной лаборатории, которую намечалось воссоздать, требовался проверенный и энергичный человек, который при необходимости и сам мог бы участвовать в самых деликатных операциях той борьбы за власть, которую начинал разворачивать Берия уже против своих соратников.
Но Берию опередили. И вот уже преданнейший ему Александр Григорьевич Хват, служивший столько лет, казалось бы, верой и правдой, вынужден был вколачивать гвозди в крышку гроба своего сиятельного начальника. А куда деваться, если над самим Хватом сгущались тучи и его судьба висела буквально на волоске.
А ведь этот был тот самый Хват, который в конце тридцатых годов вышибал из высокопоставленных арестантов показания с признаниями в совершении никогда не совершавшихся преступлений и делал из этих людей «врагов народа». Среди «блестящих» дел Хвата было и разоблачение Николая Ивановича Вавилова, величайшего ученого и генетика двадцатого века. Хват допрашивал его сутками, заставляя великого биолога все время стоять на ногах, избивал его, глумился, шантажировал, добиваясь «чистосердечного раскаяния» в шпионаже против СССР. И большая часть клиентов Хвата становилась потом «птичками» — материалом для проведения экспериментов с ядами в спецлаборатории Могилевского, так как содержались его «подопечные» до осуждения и в ожидании приведения приговора в исполнение в заведениях, которыми ведал комендант НКВД Блохин.
К слову сказать, постановление о передаче в прокуратуру дела Могилевского было одним из последних документов, к которым имел отношение Хват. Дни его пребывания в МВД были сочтены. Против него возбудили уголовное дело. От заслуженной кары Хвата, этого истязателя десятков невинных людей, все же спасли. Прокуратура сослалась на истечение срока давности со времени последнего уголовного дела, расследованного им лично.
Ну а Григорием Моисеевичем занялись иные спецы. То были не какие-то там «хваты» из НКВД без элементарной юридической грамотности, сводившие все следствие к домогательствам от арестованных самооговора с использованием примитивного мордобоя и прочих пыток. Могилевский оказался в руках настоящих профессионалов, хорошо знавших свое дело. Их меньше всего волновало, для чего Григорий Моисеевич воровал из лаборатории яды. Он сразу ощутил, что на сей раз интрига закручивалась явно серьезная и выступать ему предстоит совершенно в новом качестве, а вовсе не в том, для которого его везли в Москву. Вызывали одни — перехватили другие.
Не прошло и десятка дней после передачи дела в прокуратуру, как Могилевского вызвали на допрос. К глубокому сожалению заключенного, следователь по особо важным делам Прокуратуры СССР Цареградский спрашивать его о прошлых заслугах не стал. Они его совершенно не интересовали. Зато попросил внести ясность в сведения о некоторых делах бывших начальников допрашиваемого, предусмотрительно поставив
