Побив массу отроков, хан остатки рассеянных полков заставил отступить в Бронницы.
Девлет-Гирей гонял Ивана Васильевича по вотчинам с той лихостью, с какой свора охотничьих собак играет с загнанным зайцем. Иногда государя отделяли только мгновения от его острых клыков, способных искромсать его сильное тело.
Несколько раз опытные воеводы самодержца запирали многотысячную рать Девлет-Гирея в извилистых лощинах, и, казалось, сгинет тьма крымского хана среди многолесья и топи; но, ведомая опытными проводниками, она пробиралась через густоту расставленных силков, умело используя малейшую брешь. Так просачиваться может только вода через едва заметную трещину. Хан ускользал отовсюду и неизменно оказывался позади государя. Бывали дни, когда Девлет-Гирей находился от Ивана Васильевича на расстоянии в три полета стрелы, и только выставленные заслоны и наспех собранная посошная рать предотвращали полон. И сам государь однажды отрубил хвост тьме крымского хана, состоящей из многих телег с добром и полона из девиц.
Постоял Иван Васильевич немного в Бронницах, а оттуда съехал в Александровскую слободу, где хотел отдышаться от несносного бега.
Воеводы, призванные в помощь государю, пришли в Москву в канун дня Вознесения. Стали полки лагерем у самых стен и принялись ждать. Майская жара была такова, что сняла с ратников броню и выставила их тела под знойное солнце. А на следующий день, окружив Москву, татары подпалили опустевшие предместья.
Хан Девлет-Гирей стоял неподалеку от горящих посадов, он словно хотел погреться от огненного жара и с удовольствием наблюдал за тем, как обожженной кожей шипела и пузырилась смола на струганых досках, как трепетали щепы, словно молили о пощаде, а он удовлетворенным победителем наблюдал за мучениями поверженного неприятеля.
Москва горела так, как будто хотела угодить коварному гостю, даже погода благоволила хану Девлету. Со стороны Москвы-реки подул ветер, который метал огненные щепы прямехонько в Белый город, и совсем скоро деревянные терема занялись таким плотным огнем и пускали такой густой дым, что спрятали от глаз не только Китай-город, но даже Кремль.
Не прошло и трех часов, как огонь спалил едва ли не всю Москву, оставив в целости только каменные строения и дворец. Постоял немного у чадящего пепелища Девлет-Гирей, помолился на восток, а потом, собрав с близлежащих деревень великий полон, скрылся в пыли на ордынской дороге.
Москва погорела вся, не тронут огнем оставался лишь Кремль, но и он, лишенный былого великолепия, стал черным от дыма и оттого выглядел скорбящим.
Народ, набежавший в Москву с посадов, едва ли не весь вымер от дыма. От удушья не сумели спасти даже глубокие подвалы, для многих они стали погребальным местом. Князья и бояре померли во множестве, а простого люда сгинуло и вовсе безо всякого счета. Мертвецы в три слоя лежали на улицах: погибшие во время давки и побитые огнем. У оставшихся в живых не было сил, чтобы схоронить умерших, и их складывали на повозки, свозили к Москве-реке и сбрасывали в воду. Река уравняла всех, став для бояр и черни общей могилой. Трупов скопилось такое множество, что они запрудили реку в узких местах, и поселяне, опасаясь, что вода оставит привычные берега и затопит посевы, баграми проталкивали покойников далее вниз по течению.
Все здесь собрались: именитые и безвестные, молодые и старые, мужики и бабы.
Глава 6
Во время пожара Циклоп Гордей потерял Калису. Бродяги, набившись в Сторожевую башню, проклинали басурмана Девлета и молили только об одном:
– Господи, сделай невозможное, пусть домина выстоит!
Башня, окутанная со всех сторон дымом, и вправду поначалу держалась. С высоты своего величия она наблюдала за разметавшейся стихией, а потом, стиснутая со всех сторон огнем, вспыхнула и сама. Нищие и бродяги повыскакивали из дверей и окон, тесня друг друга, бежали прочь от полыхающей башни.
В эту суматоху Гордей Циклоп и потерял Калису, вместе с ее утратой от него ушла и былая власть.
Люди, запертые каменными стенами, метались по городу, разыскивая укрытия, но все усилия оставались тщетными. Жар был такой силы, что на голове горели волосы, а одежда истлевала в пепел. И когда уже казалось, что не было силы выдержать зной, огонь стал понемногу ослабевать.
Москва выгорела дотла.
Циклоп Гордей теперь ничем не отличался от прочих обездоленных – он ходил по Москве и всматривался в лица усопших в надежде отыскать Калису. Но девицы не было нигде. Следом плелся Гришка (у него до кости обгорела нога), и он то и дело просил Гордея Яковлевича не спешить.
Циклоп не желал внимать его мольбам и продолжал идти к завалам из человеческих тел, в надежде отыскать Калису там.
С Александровской слободы все прибывали государевы люди с подводами и санями, они нагружали их покойниками до самого верха и свозили к реке.
– Да что же вы, супостаты, делаете?! – разозлился Гордей, увидев, как стрельцы избавляются от покойников, сбрасывая их прямо в серую мутную пучину.
– А ты кто такой, чтобы нас поучать? – отозвался за всех служивый лет сорока и, признав в одноглазом монахе самого Гордея Циклопа, уважительно поинтересовался: – Никак ли Гордей Яковлевич?
– Он самый.
– Велено нам так поступать самим государем Иваном Васильевичем. Вон какая жара стоит!.. Если убиенные полежат так день-другой, так совсем спасу не станет. Зараза всякая пойдет. Думаешь, мы не понимаем, что не по-христиански будет? Да что сделаешь!
В иное время стрельцы глазели бы на татя с тем откровенным любопытством, с каким взирали на самого государя, а сейчас, едва взглянув в его чумазую образину, вернулись к прерванной работе.
– За ноги бери отрока, – распоряжался стрелец двумя детинами, – да поаккуратнее хватай, хоть и покойник, а бережного обращения требует. Не тварь ведь какую в воду сбрасываем!
Калису Гордей отыскал в самом узком месте Москвы-реки, где огромной излучиной она охватывала стрелецкую слободу и, сжавшись до нескольких аршин в ширину, бежала быстро по каменному дну. Малец лет пятнадцати проталкивал палкой застрявшие между кореньями человеческие тела. Работа шла плохо, и он люто матерился, попеременно поминая дьявола и бога. Своим просторным рубищем, через которое проглядывал тощий живот, и сатанинской работой отрок напоминал черта, стоящего у развилки двух миров, поставленного сюда бесом для того, чтобы указывать грешникам дорогу в ад.
Следующей была Калиса.
– Постой! – заорал Циклоп Гордей, разглядев на женщине знакомое платье.
– Родственница… али как? – разглядывал одноглазое лицо незнакомца отрок. И, не услышав ответа, продолжил: – Разные люди сюда приходят, бывает, близких узнают. Вон там их хоронят… на бугре, – махнул в сторону небольшой сопушки малец, где и вправду уже торчало полсотни свежеструганых крестов.
Вода еще не успела тронуть красивого лица Калисы, пожалело ее и полымя. Лик был белым и чистым, как плавленый воск.
Вытащили девицу разбойники на берег, поправили бережно на ней сорочку, через которую застенчиво проглядывала прекрасная грудь; помолились малость и закопали здесь же на берегу в глубокой яме.
– Гордей Яковлевич, ты, видно, того не знаешь, а я ведь Калису любил. Яшку Хромого едва из-за нее не порешил и к тебе переметнулся, когда проведал, что ты ее своей лаской обогрел. Рядом с Калисой быть хотелось…
– Знал я об этом… Разве могли мы знать, что нам двоим около ее могилы стоять придется?
– Хоть и грешная была девка, а красивая! Такая баба и на царицыных смотринах могла быть, только государь туда черных людей не берет.
– Тяжело нам будет без нее, Григорий. Столько души у меня покойница отобрала, что как будто и своей уже не осталось.
– Другой такой не сыскать, – соглашался Гриша. – Я как впервые ее увидел, так подумал о том, что сам ангел на землю слетел. Более привлекательной девицы, чем Калиса, не встретить.
Гордей не смотрел на Григория, и без того было тяжко. Детина стоял у могилы огромным, беспомощным. Эдакая глыбина, выброшенная судьбой на кладбищенскую дорогу.
Малец, позабыв про отдых, по-прежнему проталкивал мертвецов в воду. Они цеплялись за корневища,
