один наведывался в Великий Новгород да спьяну в корчме позабыл. Вот он пятнадцать годков и живет у меня вместо сына.
– Ишь ты, невидаль какая! – не переставал удивляться Малюта. – А он по-нашему лопочет?
Мастер засмеялся.
– Так он, почитай, всю жизнь здесь пробыл. Матерится не хуже нашего! Но если что и отличает его от русского мужика, так это то, что он слово приворотное знает, – всерьез говорил скорняк. – Вот оттого бабы за ним гужом и бегают. Я тут весной за домом саженцы яблоневые посадил, так он, злодей, когда с девками любился, все до корней переломал! Ну-ка, Павлуша, изрыгни для Григория Лукьяновича проклятие, а то ведь он не поверит, что ты русский.
И Павел с готовностью так крепко ругнулся, что у Малюты запершило в горле.
– Неужно сам такое выдумал? – все более дивился Малюта.
– А то как же! – нахваливал приемыша мастеровой. – Давеча отроки смотр устроили, кто кого переругает. Так наш Павлуша так их матюгнул, что даже стариков изумил.
– Вот что я хочу тебе сказать, скорняк, – сделался вдруг серьезным Малюта Скуратов. – Не место твоему Павлу у тебя в сподручных. В Москву ему нужно ехать, перед государем предстать! Такая диковинка в самый раз для дворца будет. Ну как, Павел, поедешь? Не побоишься государя?
Улыбнулся русский негр и отвечал:
– А девицы во дворце имеются?
– Вот это по-нашему! Вот это ответ! Вижу, что понравишься ты государю! – восторгался Григорий Лукьянович. – А как же без них во дворце?! Предвижу, что в любимцы к государю попадешь.
– А ему деваться более некуда, ежели не уедет, так его посадник, как кота шелудивого, в Волхове утопит. Дщерь его от Павлуши черное дитя понесла, – сообщал скорняк.
– Вот оно что! Будет отчего государю повеселиться. Ты не робей, Павел, хуже уже не будет, а ежели царю по нраву придешься, так он тебя еще и землицей одарит.
Так Черный Павел оказался в Москве.
Государю негр пришелся по нраву – не только своей рожей цвета мокрого чернозема, но еще и тем, что мог обругать матерно любого боярина, крепко уверовав в государеву дружбу. Гоготал он при этом так, что на конюшне лошади в страхе вставали на дыбы, а со стен сыпались фрески.
Павел беззастенчиво поведал Ивану Васильевичу про свое житие в Новгороде, уверенно заявив, что в Великом Граде более девиц не осталось, и во всеуслышание объявил, что на очереди теперь Москва.
Государь увидел в лице Павла достойного соперника.
Суровые бояре, уставя очи в полы, всем своим видом показывали: своих нечестивцев в достатке, а тут еще из-за моря повадились приезжать!
Однако государь на бояр не озирался, и не показывался теперь без Павла даже в Думе, и сажал его не куда-нибудь, а на лавку, впереди самых именитых бояр; разрешал надевать охабень, рукава которого, как у лучших людей, едва не касались земли; поясок у негра был золоченый да с такими сиятельными каменьями, какие не увидеть даже на великокняжеских бармах.
Возвысил царь пришлого, тем самым еще более принизил старых холопов.
Царь держался с Павлом как с равным: хлопал его дружески по плечу, обменялся с ним шапкой и кафтаном и без конца просил рассказать о том, как он досадил новгородскому посаднику.
Возможно, дружба государя и холопа крепла бы и дальше, если бы однажды Иван Васильевич не позвал Павла с собой в мыленку. Глянул государь на обнаженного холопа и помрачнел:
– Эдакое богатство у тебя между ног! Неудивительно, что в Новгороде более девиц не осталось.
Иван Васильевич привык быть первым всюду. Он обладал исполинской силой, какой можно было бы удивлять на ярмарках и многошумных базарах; был искусен в речах и звонок в голосе, его умением петь восторгались не только москвичи, но даже заезжие иноземные купцы, мало смыслящие в церковном песнопении.
А в питии и блуде Иван Васильевич не ведал соперничества вообще!
Государь должен быть велик не только делами, но и телом, не однажды он устраивал дружеское соперничество с боярами, когда зазывал их в баню. По мускульной мощи и ширине кости государь превосходил даже самых крепких из них, а мужское достоинство у него было так велико, что его размерам позавидовал бы и племенной жеребец. И вот сейчас, с интересом осматривая Павла, царь подумал, что черный холоп сумел потеснить его в главном.
– Что верно, то верно, государь, – улыбнулся Павел.
– Неужно твой кутак поболее моего будет? – насупился Иван Васильевич.
– Поболее, – с тонкой ноткой торжества заметил Павел. – Это можно и у бояр спросить.
– Малюта! – выкрикнул государь. – Зови из предбанника бояр, пускай они посмотрят, кто из нас по мужской части главнее будет.
Через несколько минут в парящий едкий жар ступило с десяток нагих лучших людей. Поежились малость бояре от теплоты, огляделись в темноте и узрели голого царя.
– Вот что, думные советники, – величаво начал самодержец. – Я хотел спросить у вас, у кого из нас двоих кутак поболее будет?
Бояре расчесали распаренную на животе грязь, поскребли бритые затылки, а потом старейший из советников, князь Кубенский, неуверенно заговорил:
– Ты, государь, муж видный. И делами велик, и головой светел. Телом тоже тебя господь не обделил, а только супротив Павла ты пожиже будешь. Так… думается, на половину ладони пожиже.
Жестокую правду государь выслушал мужественно.
– Хм, вот оно как.
– У тебя, государь, орудие серьезное, а только им потешные избы тушить. А Павлушкино орудие больше на стенобитный снаряд похоже. Против него ни одна крепость не устоит. Хе-хе-хе!
– А что другие лучшие люди поведают?
– Таких, как ты, государь, бабы любят. Вон какие ручища отрастил! Такими ладонями только баб обжимать, и ноги у тебя как бревна, а только и я хочу сказать, что твой кутак поплоше будет, государь, – поддержал Кубенского другой именитый боярин – Холмский Юрий Михайлович.
А потом, переборов робость, заговорили и другие бояре. Голый государь не так страшен – ни посоха в руках, ни венца на голове, ничем от иного детины не отличишь.
– По мужеской части, государь, Павел на Руси первым будет.
– Долго тебе, государь, до Павла расти.
– Здесь тебе, Иван Васильевич, с Павлом не соперничать. Велик мужик!
Государь вышел из пара, словно леший из утреннего тумана. Оглядел Боярскую думу, а потом повернулся к боярину Кубенскому:
– Так ты говоришь, князь, что Павлуша величавее меня на половину ладони?
– Истинно так, – согласился князь. – Я, государь Иван Васильевич, лукавить не умею, ежели молвлю, так только правду.
– Вот за это я тебя и люблю, боярин. Отведешь Павлушу к Никите, пусть оскопит его на половину ладони. Да чтобы не переусердствовал и сделал все как надобно. Определю я Павлушу в скоморохи, пускай государя своего развлекает. Не терплю я рядом с собой более именитых. Ха-ха-ха!
Отныне у великого князя на одного шута стало больше.
Часть шестая
Глава 1
Год прошел, как справил Иван Васильевич государыню Анну в Тихвинский монастырь. И уже минуло полгода, как царица была посвящена в схиму; теперь ей полагалось носить куколь с вышитыми на плечах белыми крестами, а красивую голову укрывал капюшон, на самой макушке которого был вышит красный череп.
По Руси гуляла молва о том, что игуменья держала царицу в строгости, лишала вина и мяса даже в великие праздники, что будто бы носила монахиня Дарья суровую власяницу, а белый хлеб, что жаловали ей сердобольные миряне за избавление от сглаза, велено было крошить голубям.
Царь Иван совсем позабыл о супружнице и поживал так, как некогда доводилось в холостяцкую бытность. Только теперь самодержавие устраивали юные боярышни и престарелые кормилицы, пресытился
