длинному коридору, по которому гулко раскатывалось эхо шагов. – Насколько мне известно, это был и твой кабинет. – Он распахнул перед Тимофеем Егоровичем тяжелую металлическую дверь.
Беспалый– старший на мгновение остановился на пороге.
– Дела давно минувших дней… – отозвался он каким-то чужим голосом.
Это помещение ему было очень хорошо знакомо. Было время, когда он являлся сюда в первый понедельник каждого месяца, садился за стол и терпеливо дожидался, когда введут заключенного.
Ровно в двенадцать ноль-ноль дверь открывалась, и в сопровождении двух охранников-старослужащюм приводили «полосатика». В те годы Тимофей Егорович был лагерным палачом и приводил в исполнение смертные приговоры. Его всегда удивляло, что смертники умирали без борьбы, они выглядели отрешенными и безучастными ко всему. Впрочем, если разобраться, ничего странного в этом не было, – они уже настолько привыкли к мысли о близкой смерти, что пулю в затылок воспринимали как долгожданное освобождение.
Последний расстрел Тимофей Егорович помнил так отчетливо, словно он состоялся не сорок лет назад, а накануне вечером. В тот день он облачился в парадный китель с орденскими планками. Так майор Беспалый одевался только по праздничным дням. А тот день был именно таким. Тимофей Егорович собирался в командировку в Москву…
В Североуральск смертников привозили со всего Союза. Среди заключенных беспаловская зона пользовалась дурной славой. Прежде чем войти в нее, каждый зек трижды крестился и шептал про себя молитву.
Смертники занимали длинную вереницу камер в подвале административного корпуса. В корпусе всегда царила тишина – присутствие смерти на всех действовало угнетающе, и даже караульные, которые, казалось, должны были бы привыкнуть к еженедельным казням, общались между собой вполголоса.
Тимофей Беспалый три года совмещал обязанности начальника лагеря и палача. О его второй должности знал весьма ограниченный крут лиц, но и с них была взята подписка о неразглашении. Даже супруга Беспалого, тихая Антонина Сергеевна, не подозревала, по какой причине ее муж каждый понедельник задерживается на службе, домой является таким усталым и сразу выпивает две рюмки водки.
Тимофей Егорович старался по возможности не встречаться заранее со своими клиентами, даже не всегда прочитывал их дела, но непременно перед каждой акцией выпивал стакан водки.
В тот день майор тоже не пожелал изменить установившейся традиции и из тяжелого граненого графина налил себе полный стакан. Он посмотрел на часы: через шесть минут должны были привести смертника. На столе лежала толстая папка с его делом, однако знакомиться со злодеяниями приговоренного майору не хотелось. Тимофей Егорович знал о том, что другие исполнители прочитывают дела приговоренных сознательно, чтобы разжечь в своей душе ненависть. Беспалый не нуждался в этом: он знал, что за каждым из смертников тянется длинный шлейф кровавых преступлений и что сам он всего лишь карающая десница судьбы, которая должна поставить крест на никчемной жизни.
Тимофей Егорович выпил водки. Закусывать хмельное зелье не стал, только взял с тарелки тоненький ломтик соленого огурчика и с удовольствием его сжевал. Потом он открыл ящик стола, в котором лежал черный наган, и стал ждать.
Дверь отворилась, и охранники ввели в комнату худощавого мужчину лет пятидесяти. Черты его лица показались Беспалому знакомыми, а когда тот заговорил, майор понял, что перед ним был не кто иной, как старый вор-рецидивист Шельма.
– Здравствуй, начальник! Неужели не признал? Беспалый понял, что и Шельма узнал его. Настоящее имя Шельмы было Афанасий Шельменко. Он, как и Беспалый, тоже был из беспризорников и даже когда-то состоял в кодле Муллы, которая потрошила карманы граждан на рынках.
– Шельма? – удивился Тимофей Егорович.
– А то кто же? Вижу, не ждал ты меня. А я же, чувствовал, что нам еще придется встретиться. Вот значит, как свидеться довелось.
– Капитонов! – обратился Беспалый к старшему караула. – Выведи свою команду.
– Товарищ майор… так это же… не положено. Приговор…
– Я кому сказал – выйди вон! – Кулак грозно стукнул по столу.
Старшина Капитонов никогда не видел начальника колонии таким сердитым.
– Есть! – Капитонов пожал плечами и вышел, увлекая за собой в открытую дверь солдат.
– Встретились… Жаль, что таким образом. За что же это тебя к вышке приговорили? Ведь ты же вор, а не мокрушник.
– А ты что, Тимошка, дело мое не читал? – сощурился Шельма.
– Признаюсь, не читал, я вообще эти дела не читаю.
– Ты меня как – сразу пришьешь или все-таки стульчик предложишь? – съехидничал вор.
– Садись, – Беспалый показал на единственный стул, стоявший у стены.
– Ну спасибо! – Шельма опустился на старый расшатанный стул. – Спрашиваешь, за что под вышку попал? У государства стибрил больше, чем нужно.
На одном заводе брал барахлишко, а оказалось – стратегическое сырье. Как-никак война… Советская власть таких шуток не прощает. Трое нас было, да я один там свои пальчики умудрился оставить. Вот потому и взял все на себя. А двое подельничков в Москве остались. В «Метрополе», наверно, обедают.
– Понимаю…
– Когда же мы с тобой виделись в последний раз? Лет пятнадцать назад?
– Нет. Двадцать пять. На Соловках.
– Тогда ты еще не был… красным?
