– Ты-то как здесь?
Да, это был Шах. Вернее, Султан Эрганьянц, нахичеванский купец, делающий в столице коммерцию, как и множество выходцев из Армении. Один из самых деятельных некогда членов клуба «Червонные валеты», также попавший под колеса судебной колесницы февраля 1877 года, но сумевший избежать и «крытки», и Тобольска, и лишения всех прав и состояния.
Как?
Да очень просто. Вначале он вел себя, как и прочие «валеты». На вопросы судьи и обвинителя отвечал внятно, спокойно и даже с некоторым вызовом. А затем, еще до оглашения судебного приговора, Эрганьянц вдруг пустил изо рта обильную пену и громогласно и всенародно, на весь зал заседаний, объявил себя «царем всех армян». После чего начал приставать к судье с требованием вернуть ему корону и скипетр.
– Я прашу вас сделать эта немэдленна, – приняв величественную позу и вздернув кверху двойной подбородок, заявил судье нахичеванский купец. – Иначе маи подданные паднимут против вас мятеж, и вам не паз-да-ровится.
– Успокойтесь, прошу вас, – слегка растерялся судья и посмотрел на приставов.
– Как жи я магу успа-коиться? – вскидывая на судью темные глаза, вопрошал «царь всех армян». – Ви атабрали у меня ка-ро-ону, атабрали скипэтр и типер хатите, чтоби я биль спакойным?! Любая власть – ат Бога, а ви, пративящиэся этаму свящэннаму пастуляту, идете тем самым против самаво Господа. Падобное павэдение нэдастойно служителя закона! Вэрните мне ка-рону и скипэтр. Нэмедленно! Вэрните! Вэрните!!!
В подтверждение серьезности своих намерений в деле возврата непременных атрибутов царской власти Шах затопал ногами и подпустил пены изо рта. Публика в зале зашумела. Таковое зрелище вполне было достойно театральных подмостков императорских театров. Прямо король Лир какой-то. Серьезный настрой процесса был сбит. Кое-где нахичеванскому купцу уже рукоплескали и даже кричали «браво» и «бис»!
Судья, попытавшийся утихомирить разволновавшуюся публику, казался статистом в большом театральном представлении. Главным действующим лицом спектакля, его героем, королем, оказался Шах, который продолжал топать ногами и властно требовать корону и скипетр. Более ничего не оставалось делать, как вывести его из зала. «Червонные валеты», вполне понимающие, что Шах симулирует сумасшествие, тем не менее хмурились, осуждающе смотрели на судью и обвинителя и скорбно качали головами. Дескать, вот ведь до чего довели человека безжалостные судебные сатрапы. Ни чести у них-де, ни совести… А Огонь-Догановский, словно бы проникшись к Шаху неизбывным сочувствием и переполненной душу жалостью, крикнул судье:
– Да отдайте же вы ему, ваша честь, корону и скипетр!
После этой реплики Алексея Васильевича, самого почтенного из «валетов», зал судебных заседаний взорвался хохотом. Масла в огонь подлило новое появление Шаха в зале заседаний. Вырвавшись, очевидно, на время из цепких лап судебных приставов, он сумел просунуть голову в дверной проем судебной залы и возопить:
– Армянский и русский народы – братья навек!
Через совсем небольшое время Шах был свезен в смирительный дом – желтое здание Преображенского дома умалишенных, по одну руку от которого находились остатки Екатерининской богадельни, а по другую – Московская исправительная тюрьма. Словом, соседство было еще то. Проведя в «желтом доме» три месяца, Эрганьянц малость присмирел и перестал требовать себе скипетр, настаивая вернуть только царскую корону. Помимо этого, он ежедневно просил главного врача дома скорби помочь ему составить петицию на имя государя императора с просьбой, чтобы тот непременно даровал всем армянам право беспошлинной торговли во всех частях обширнейшей Российской империи. У своего санитара же он требовал зернистой икры, фруктов, шоколадных конфект и коньяку – естественно, армянского разлива. Султан Эрганьянц был настоящим патриотом своего народа.
Еще через месяц врачебный консилиум признал Шаха психически больным в форме прогрессивного паралича и в стадии «общей нервности с бредом величия». Сия стадия, по мнению собравшихся светил психической науки, грозила перерасти в слабоумие и вызвать распад психики. Было решено применить к нему «специальные» методы лечения. А именно: коловращающую машину Дарвина и «напольные часы».
О, если бы Шах знал раньше, что в медицинской природе существуют таковые методы лечения душевнобольных, он тотчас бы перестал, по крайней мере, требовать себе корону и заявлять себя «царем всех армян». Но он о сем не ведал, и в ответ на решение консилиума только хмыкнул и свел глаза к переносице, отчего сделался на время совершенно косоглазым. Подобное поведение больного было воспринято медиками как подтверждение поставленного ими диагноза – прогрессивного паралича, – и этим же днем, ближе к вечеру, двое дюжих служителей-санитаров повели его долгим, темным коридором больницы в некий закуток с темной каморкой безо всякого намека на окно. В этом каменном мешке размером две сажени на полторы под потолком висело не совсем обычное кресло. К ножкам его были привязаны веревки, которые были связаны вверху узлом, крепящимся на крюке. Крюк намертво был вбит в потолок. Подлокотники и две передние ножки кресла имели кожаные ремни, к которым пристегивались руки и ноги сидящего. Такое устройство гордо именовалось коловращающей машиной, или Коксовой качелью. «Царя всех армян» усадили в кресло и пристегнули к подлокотникам ремнями. Затем забили в рот кляп и стали крутить шаха по часовой стрелке. Закрутив донельзя, санитары отпустили кресло, и оно стало раскручиваться в обратную сторону, все время увеличивая скорость.
Ощущения, надо полагать, были непередаваемы настолько, что после сорокаминутного сеанса на Коксовых качелях Шах не мог соображать, не мог двигаться, у него отваливался язык. В течение всего последующего часа он беспрестанно блевал и мычал нечто нечленораздельное.
Результаты сеанса на коловращающей машине не замедлили сказаться. Больной Султан Эрганьянц неожиданно перестал называть себя «царем всех армян» и прекратил требовать вернуть себе царскую корону.
Сеансы с Коксовой качелью повторились еще три раза. После чего лечащий врач нахичеванского купца Семен Васильевич Кончаловский констатировал в «Книге больного С. Эрганьянца» «несомненное улучшение касательно общей нервности и мании величия, ибо последняя никак не проявляется в течение уже нескольких дней».
Для закрепления столь положительного результата было решено провести несколько «специальных успокоительных» сеансов на приспособлении, именуемом в обиходе «напольные часы».
– Ну, прэдставьте сэбе… – рассказывал любопытствующим сам Султан Эрганьянц. – Вас сажают в дэревянный футляр, сдэланный в человеческий рост и падобный футляру балших наполных часов. Только вместа часавого механизма в футляр памещают вас, а отвэрстие, где должен находиться цифэрблат, занимаэтся вашей галавой. Патом футляр закрываэтся на замок, и ви ас-стаетесь стаять вот так стоймя нэсколько часов. Стыдоба и конфуз, которыэ ви испытываете, в счет нэ идут. Да-а… – вздыхал он; очевидно, подобные воспоминания не доставляли Шаху особой радости. – Вас кормят стоя, ви, прашу прастить меня за стол нэлицеприятные вещи, писаэте, а бывает, и какаэте стоя, патаму как сэсть в таком футляре нэ палучаэтся. А патом ви виходите из этава футляра, вес унижэнный и аскарбленый, и эдинственной мэчтой становится жэлание никагда болше нэ пападат в этат футляр. Но вас сажают в нэго эще раз, и эще… Нэпередаваэмые ащущения…
После проведения сеансов с «напольными часами» положительные результаты в деле излечения Султана Эрганьянца не замедлили сказаться и стали столь явными, что Кончаловский вскоре перевел его в палату для выздоравливающих.
Помимо того, что Шах давно уже перестал требовать вернуть себе корону и считать себя «царем всех армян», Эрганьянц наотрез отказался составлять петицию на имя государя императора с просьбой, чтобы тот непременно даровал всем армянам право беспошлинной торговли во всех частях обширнейшей Российской империи, проявив в сем вопросе настоящее и полноценное здравомыслие. Перестал он требовать у служителя-санитара и зернистой икры, фруктов, шоколадных конфект и коньяку. И вообще стал вести себя вполне рассудительно и разумно.
Еще через три месяца его выписали. Врачи жали друг другу руки и поздравляли сами себя с замечательной и несомненной победой. Так скоро поставить на ноги прогрессирующего душевнобольного и вернуть его обществу – это была бесспорная удача. Доктор Кончаловский даже написал в еженедельный
