голосе американского министра начали звучать агрессивные нотки. Отмечу, что Громыко всегда очень чутко улавливал изменения тона собеседника. Вдобавок у Андрея Андреевича была манера не давать тому последнего слова (мои записи его бесед всегда завершались так: «В заключение беседы А. А. Громыко сказал…»). Поэтому, заметив, что Раск начал говорить гораздо резче, Громыко тоже изменил тон, его формулировки зазвучали наступательно, он стремился захватить к концу разговора инициативу и оставить за собой последнее слово. Собеседники распалялись все больше. Раск между тем отпивал из своего бокала… Дело дошло до того, что ни с того ни с сего он вдруг стал вспоминать пакт Молотова — Риббентропа и чуть ли не обвинять в связи с этим тогдашнее, 60-х годов, советское руководство. Громыко, конечно, за словом в карман не лез и также резко возражал. Андрей Андреевич совершенно не понимал, что Раск говорит все это под влиянием выпитого. Я сказать ничего не мог. Мой американский коллега тоже. Я посматривал на часы, стараясь таким образом подать знак Андрею Андреевичу, но тот не реагировал.
Министры, повышая тон, высказывались все резче и прямолинейней. К чему бы это привело — не знаю. Но в какой-то момент Раск неважно себя почувствовал, как-то обмяк и закруглил беседу. Помню, когда мы поднялись и стали раскланиваться, его даже качнуло.
Все бы хорошо, но мне предстояло сделать запись беседы. Как быть? Надо отметить, что тогда я еще не чувствовал себя достаточно свободно с Громыко, как это было в последующие годы. Пришлось советоваться с его помощниками. Я сказал им о том, что Раск наверняка не стал бы всего этого говорить, не будь он под градусом. А в письменном виде его слова будут выглядеть как продуманная позиция госсекретаря, а значит, и правительства США. И это может обострить наши отношения. Нам придется как-то реагировать.
Мне удалось убедить помощников. Уже в самолете они растолковали Громыко что к чему, и когда мы, совершая промежуточную посадку в Шотландии, в аэропорту Прествик, вышли из самолета, Громыко вдруг повернулся ко мне и, ухмыльнувшись, произнес:
— Ну что, Суходрев, Раск-то вчера был того?
Он явно проверял то, о чем ему сказали помощники. Я подтвердил и добавил, что поэтому и не стал фиксировать беседу во всех деталях.
— Вы абсолютно правы, Суходрев. Раск был того, — повторил Громыко и покачал головой.
Трудно поверить, но однажды Громыко и сам попал в подобный переплет. А дело было так.
В Египет для ведения важных переговоров, связанных, в частности, с поставками вооружений и оплатой этих поставок, выехала советская делегация во главе с Косыгиным. Может, кому-то это сегодня покажется странным, но наша страна не всегда дарила оружие своим союзникам. Во всяком случае, мы постоянно пытались получить за него хоть что-то. После Шестидневной войны египетская армия оказалась в плачевном состоянии. В ходе боев большая часть техники, поставленной СССР, была выведена из строя, и мы были готовы восполнить эти потери.
Косыгина сопровождали Громыко, министр обороны, командующий военно-морскими силами. Состоялись переговоры в Каире. Затем, после поездки в Александрию, Насер предложил переправиться на яхте бывшего короля Фарука в Порт-Саид.
Отправились вечером, рассчитывая к утру добраться до Порт-Саида. Насера сопровождало практически все руководство Египта, включая будущего президента Анвара Садата. На яхте был дан ужин. Египтяне старались всячески продемонстрировать свою дружбу и расположение к нам. После ужина гостей пригласили на корму отдохнуть на мягких диванах и в креслах. В знак особой доверительности закрыли глаза на мусульманские обычаи и устроили там небольшой бар с набором самых разнообразных алкогольных напитков.
Некоторые египтяне поехали с женами, Косыгина тоже сопровождала его супруга, так что обстановка царила неформальная. Ночь выдалась прекрасная. Крупные южные звезды, тихий плеск воды за бортом, редкие огоньки на недалеком берегу… Словом, красота неописуемая.
Косыгин осмотрел набор бутылок и спросил у меня:
— Я что-то не вижу водки. Неужели ее нет?
Я ответил:
— Алексей Николаевич, я тоже смотрю и не вижу!
Действительно, в баре было все, кроме «Столичной».
Косыгин неодобрительно покачал головой:
— Нехорошо это… Позовите-ка моего адъютанта, пусть принесет пару бутылок из своих запасов.
Я подошел к Жене Карасеву и сказал:
— Председатель просит водки, иначе бар неполный.
— Восполним, — заверил Женя, и спустя пару минут в баре появилась наша водка.
Косыгин обратил на это внимание египтян, и бутылка с водкой была торжественно откупорена. Выпили. Египтяне завели свою песню. Косыгин призвал нас достойно ответить, и его жена запела русскую песню. Наши подтянули.
Однако в дипломатии ничего не делается просто так. В самый разгар веселья президент Насер кивнул Косыгину, тот — мне, и мы удалились в салон, где состоялся очень важный разговор, ради которого, собственно, и приехал Косыгин. Еще уходя, Косыгин подошел к Громыко и сказал ему:
— Андрей Андреевич, остаешься за тамаду.
Мы расположились в салоне. Косыгин достал из кармана справку, подготовленную в Москве, в которой были перечислены виды вооружения и приведены экономические выкладки, а проще говоря — цены, и началось серьезное обсуждение.
А с кормы тем временем доносились веселые голоса, смех, египетские и русские песни. Андрей Андреевич, всегда отличавшийся исполнительностью, и здесь не ударил в грязь лицом — веселье шло вовсю.
Спустя час мы вернулись, но, так как надвигалась ночь, вскоре все разошлись по каютам. Утром я обратил внимание на то, что некоторые египтяне явились на завтрак в темных очках и были не так улыбчивы, как вечером.
В Порт-Саиде мы вышли на берег. Я заметил, что и Громыко выглядит неважно. Сразу же по прибытии нас повели на экскурсию в Музей обороны Порт-Саида, который находился в основании огромного монумента.
Андрею Андреевичу становилось все хуже. Мы с его помощником с трудом нашли стул и предложили министру сесть. Он минут пятнадцать отдыхал, пока остальные ходили по музею. Врач Косыгина дал Громыко какие-то таблетки, и тому постепенно стало лучше.
Андрей Андреевич не столько был напуган своим самочувствием, сколько недоумевал — не мог понять, что с ним происходит. Сначала он решил, что его укачало на корабле. Но море было спокойным, и вообще погода стояла отменная. Мы искренно сочувствовали шефу. В таком состоянии самое лучшее — выпить холодного пива, о чем я и сказал его помощнику. Но, увы, предложить такое Громыко он не посмел. Так наш министр, пребывая в неведении, испил всю чашу мучений элементарного похмелья.
Дети и отцы
Свои воспоминания о представителях нашей партийно-государственной элиты, о разных, скрытых от постороннего глаза, моментах их жизни хочу завершить рассказом об их трепетном отношении к собственным детям, а также о «непотопляемости» самих отцов в некоторых критических ситуациях.
В эпоху Брежнева слово «стабильность» в определенных кругах приобрело особенный смысл: всякий высокопоставленный чиновник остается на своем посту до тех пор, пока его не вынесут ногами вперед из служебного кабинета. «Номенклатура ЦК!» Человеку неискушенному этот термин мало что говорил, но попавшие в волшебный список номенклатуры могли считать себя материально обеспеченными и неуязвимыми до самой смерти. Номенклатурный чиновник мог быть переведен на другую должность, но при этом навсегда сохранял за собой машину, секретарей, помощников, спецобеспечение и прочие привилегии, даже если перевод был в другой город или республику. Нарушить данную систему могли только
