мы объезжали с ним около десятка ведущих ресторанов Нью-Йорка, а также и ночных клубов, задерживаясь везде ровно настолько, чтобы успеть получить нужную информацию. Всюду его встречали как желанного, уважаемого гостя.
В России таких журналистов в те годы не было.
В американском обществе публичный человек как бы не имеет права на тайну личной жизни. Он — объект всеобщего внимания. Если, например, жена какого-либо деятеля общается в ресторане с политическим противником мужа, то всей Америке уже ясно, что происходит. Если Лайонс сообщал о том, что в том или ином ресторане встретились такая-то кинозвезда и такой-то продюсер, стало быть, другие продюсеры больше не строили в отношении этой звезды никаких планов.
Лайонс ежедневно совершал круг «охоты» по Нью-Йорку. Во время нашего общения он иногда записывал мои высказывания. Но, правда, всегда спрашивал меня, можно ли, если он опубликует их в своей колонке, упомянуть мою фамилию. Если я не давал согласия, он тут же выбрасывал эти записи в мусорную корзину.
Бар «Пи Джей Кларкс»
Своим вниманием Леонард не обходил и метрдотелей. В популярных ресторанах Америки это уважаемые и высокооплачиваемые люди. Они должны обладать умением расположить к себе посетителей, правильно рассадить гостей, особенно именитых, чтобы каждый из них чувствовал себя комфортно.
В американских ресторанах зал условно делится на две части: престижную, которая находится ближе к входным дверям, и соответственно, по мере удаления от них, — менее престижную. Так что столы в глубине зала издавна здесь называются «Сибирь». Почему престижно сидеть у входа? Потому что все входящие вас видят — реклама. Мне многие американцы рассказывали, как в молодые годы, когда они только начинали свою карьеру, в ресторанах их отправляли в «Сибирь», даже если «престижные» столики были свободны. Рос их авторитет в обществе — и они уже сидели ближе к входу. А вот у нас все стремятся расположиться в самом центре или где-нибудь поукромней, у окна.
Метрдотели часто поставляли Лайонсу интересную информацию. Но иногда, выйдя из ресторана, он с саркастической улыбкой говорил мне:
— Он такое нес… Воображает, что это имеет какое-то значение. Чепуха!
Заканчивал Лайонс свой рабочий день, как правило, в баре «Пи Джей Кларкс» на углу Третьей авеню и 55-й улицы, где в те годы по ночам собирались известные люди. Здание бара внешне ничем не выделяется: старое двухэтажное строение из красного кирпича. Когда-то здесь громыхала надземка и улица считалась малопрестижной. Дома не строились выше пяти этажей. После войны надземку убрали и пустили линию подземного метро. Район моментально преобразился. Выросли высотные дома и заслонили собой все малоэтажки. Впрочем, не все — бар остался. Его хозяину предлагали большие деньги за то, чтобы он отдал земельный участок, занимаемый заведением, под очередной небоскреб, но он упорно сопротивлялся. Он очень любил свой бар, и никто не мог заставить его отказаться от него. Пока в Америке существует закон о частной собственности на владение землей, никто его нарушить не смеет. Так и стоит до сих пор это двухэтажное здание среди собратьев-гигантов.
В 60-е и 70-е годы бар завоевал большую популярность. Лучшие люди Америки считали за честь побывать в нем. Лично я видел там актеров с мировыми именами, известных режиссеров. В «Пи Джей Кларкс» любили выпить виски братья Кеннеди. Там же я видел Онассиса, познакомился с Питером О’Тулом и многими другими представителями сферы политики и искусства. Лайонс в это время, разумеется, был рядом со мной.
Первый зал «Пи Джей Кларкс» — типичный зал американского бара со стойкой и круглыми высокими табуретами. Частенько в него набивалось столько народу, что перед стойкой посетители дышали в затылок друг другу. Далее — средний зальчик и, наконец, после узкого коридора, святая святых — третий зал. Здесь бывали только избранные.
Владелец бара, Денни Лавеццо, царствовал в нем по вечерам. Он выглядел радушным хозяином: плотный, с небольшим «пивным» брюшком. Это был потрясающий собеседник. Его увлекали политика, культура, сельское хозяйство, словом, в мире не было ничего, что не вызывало бы интереса у Денни.
Как-то я привел к нему в заведение нашего академика Г. А. Арбатова. Они побеседовали, и ученый потом сказал мне, что хотел бы иметь такого человека в числе старших сотрудников Института США и Канады, которым он тогда руководил. Денни со знанием дела рассуждал о советско-американских отношениях, о проблемах политической жизни в США, о шансах того или иного кандидата на пост президента.
Как я уже говорил, в этом баре Леонард Лайонс заканчивал свой рабочий день. Меня всегда поражало, что он в течение целого вечера ничего не ел, а неизменно пил только кофе, хотя повсюду ему предлагали на выбор самые лучшие блюда и напитки. После полуночи Леонард покидал бар и шел пешком два квартала к газетному киоску, в котором покупал утренний номер «Нью-Йорк таймс». Лишь потом брал такси и ехал домой. Там он ел и садился за работу. В пять утра за готовым материалом к нему приезжал посыльный из его газеты. А еще через пару часов выходил свежий номер «Нью-Йорк пост» — колонка Лайонса, как всегда, была на своем обычном месте.
Так жил этот прекрасный американец, и не просто жил, а властвовал над умами Америки.
Володя Горовиц
Прибыв как-то в очередной раз в Нью-Йорк, я сразу позвонил Леонарду. Он сказал, что если я выкрою время, то он познакомит меня с пианистом Владимиром Горовицем.
По счастливой случайности тем же вечером я мог располагать своим временем. В назначенный час мы встретились с Лайонсом в районе 90-х улиц и направились к дому, где жила чета Горовиц. Это был один из старых нью-йоркских особняков. Дверь открыла служанка, мы прошли в гостиную, где нас ожидали сам хозяин и его жена. Лайонс представил меня Горовицу. Разговор шел на английском. Но так продолжалось недолго. Горовиц вдруг сказал мне:
— А что же мы, двое русских, на английском разговариваем?
Я с удовольствием перешел на родной язык. Горовиц обрадовался русской речи и сразу же предложил обращаться друг к другу по имени: Володя — Витя… При этом он заметил, что вообще предпочитает, чтобы на любом языке его называли Володей.
Выпили немного вина, и Володя повел нас по комнатам своего дома, показывая картины всемирно известных мастеров. Я знал, что он давно уже не дает публичных концертов, и спросил: «Володя, а почему вы перестали выступать?» Горовиц с готовностью ответил, что ему однажды до чертиков надоела вся эта концертная деятельность и особенно то, что с ней связано: необходимость колесить по разным городам, надевать смокинг или, хуже того, фрак, сидеть за роялем до позднего вечера, а потом тащиться на скучный прием и общаться с неинтересными людьми. Затем, помолчав, добавил, что, конечно же, времени он не теряет и часами сидит за роялем и даже иногда выступает, но в обычном костюме и в основном днем, перед молодежью в университетах.
На мой довольно нескромный вопрос о том, на что тогда он живет, Володя усмехнулся и показал рукой на окружающие нас шедевры живописи.
Мы вернулись в гостиную. Я ждал, что же будет дальше. Чувствовал, что мой друг Лайонс не будет самим собой, если вечер закончится просто разговором, даже если это разговор с таким великим музыкантом, как Горовиц. Так оно и вышло. Лайонс пригласил нас в тот же вечер в Гринвич Виллидж, гнездо богемной жизни ночного Нью-Йорка. В те годы там существовали своеобразные коммуны художников, музыкантов, литераторов и актеров. Это были хиппи, «дети цветов». Они потребляли травку и другие наркотики, носили длинные волосы, слушали усиленный могучей электроникой рок-н-ролл…
Мы вскоре оказались в этом богемном районе, где двери ресторанов, кафе, баров и джаз-клубов не
