Себастьян отправился на встречу с ним, прихватив с собой не только деньги, но и капитана Захарова — чтобы, вручив шантажисту деньги и узнав нужную информацию, передать его в руки доблестной милиции. Разумеется, поступать так не слишком-то благородно, но тот, кто хочет нажиться на чужих тайнах, в особенности на убийстве, и не заслуживает того, чтобы с ним обращались благородно.
Пояснения Себастьяна на сей счет прозвучали как раз в тот момент, когда я подумала о неблагородстве такого поведения. Очевидно, он в очередной раз прочитал мои мысли. А мне в голову пришла следующая мысль: видимо, кто-то был полностью согласен с Себастьяном, только не счел нужным прибегать к помощи милиции, а решил все сам — тихо, просто и кардинально.
Убийца прострелил Стасику голову и, не тронув ни бумажника, ни часов, ни довольно дорогой зажигалки, забрал с собой почему-то мобильный телефон — на поясе жертвы осталась пустая кожаная сумочка. Захаров предположил, что убийца унес с собой также какие-нибудь записи Коркина, и сказал, что сам расспросит об этом его жену.
Поразмыслив еще, я решила не выгораживать Тигру — если у него проблемы со службами охраны правопорядка, сам виноват, и это не оправдание тому, что он бросил меня, лежащую без сознания, на произвол судьбы. А вдруг бы в проклятую квартиру заявились незнакомые мне милиционеры и нашли бы на пороге кретинку в глубоком обмороке, а на кухне труп — мертвее некуда? Сидеть бы мне сейчас не на диванчике, пока Захаров с Себастьяном ждут прибытия опергруппы, а в камере со всеми неудобствами.
Так что я рассказала Себастьяну и Захарову о своем спутнике и цели нашего визита к покойному оператору. Правда, из-за Захарова историю пришлось слегка подкорректировать — утаить некоторые характеристики Тигры и причину, по которой он питал чрезмерный интерес к журналисту Алисову. Кроме того, из-за Себастьяна пришлось сделать вид, что я впуталась во все это только для того, чтобы принести пользу родному агентству. Захарову моя версия произошедших событий явно показалась не внушающей доверия. Но устраивать Мне допрос по полной форме в присутствии Себастьяна бравый капитан не решился, так что ему оставалось только облегчить душу язвительным замечанием:
— По-моему, Шнайдер, вы эту девушку взяли к себе на работу только затем, чтобы она все время лезла куда не надо и хлопалась в обморок при виде каждого мертвого тела.
— Вовсе не каждого! — обиженно возразила я. И жалобно посмотрела на Себастьяна, надеясь если не на поддержку, то хотя бы уж на сочувствие. Тщетно. Кажется, его не радовало не только мое присутствие, но и сам факт моего существования. Выносить это было выше моих сил. И, чувствуя, как глаза, против моей воли, наполняются слезами, я дрогнувшим голосом спросила: — Я вам больше не нужна? Могу я идти домой?
— И все-таки у меня нет стопроцентной уверенности в том, что с парнем покончил тот же, кто убил Хромова, — не обращая внимания на мое робкое бормотание, сказал Захаров. — Почерк убийства совсем другой. То убийство было демонстративное, постановочное. А это, — можно сказать, деловое, совершенно прозаическое. А ты что думаешь, Шнайдер?
— Думаю, что вам с Даниелем надо поскорее навестить этого нового подозреваемого, Рябинина. Мне не нравится оперативность, с которой действует убийца. Боюсь, как бы нам не оказаться заваленными трупами.
— А ты как же? — не понял Захаров.
— А я пренебрегу своим служебным долгом и отвезу домой присутствующую здесь даму, — безо всякой теплоты в голосе пояснил мой любимый ангел. И от его тона забота Себастьяна потеряла для меня всякое очарование.
Нет, это просто невыносимо! Надо увольняться. А еще лучше — вообще уехать из Москвы на время. К маме в Прагу, например. А что? Деньги у меня есть… Гулять по узким средневековым улочкам, любоваться красотами… Научиться пить пиво…
— Я бы хотел попросить тебя об одном одолжении, — сказал Себастьян после того, как мы сели в его пожилой красный «Мерседес» и молодящийся немецкий старичок бодро зашумел мотором.
— Конечно, — заранее поникнув, ответила я.
— Не пытайся завязать отношения с Забржицким. Он очень опасен.
— Ты что, следил за мной? — оживилась я.
— Речь сейчас не о том. Я серьезно. Он может причинить тебе вред. Ты должна быть осторожна.
И все это таким сухим, безразличным тоном… Да пропади ты пропадом со своими предостережениями!
— А зачем мне быть осторожной? — горько ответила я. — Для кого мне себя беречь? Для грядущих поколений?
— И еще я попросил бы вас с Надей, — не реагируя на мои горестные возгласы, продолжал Себастьян, — не делать глупостей и не устраивать собственных расследований. Дело очень опасное, а совсем не игра, как вам, наверное, кажется.
Ну, разумеется, эти двое уже все разнюхали. Наивная Надя! Думает, от них можно что-то утаить!
— Никаких расследований мы не устраиваем, — надменно ответила я. — И не надо к нам относиться, как к маленьким детям!
— К сожалению, вы не маленькие дети, — с тяжелым вздохом отозвался Себастьян. — Иначе бы я просто отшлепал вас и поставил в угол на полчаса.
Удивительно, но он вышел-таки из машины, чтобы проводить меня до двери подъезда.
Целую вечность я в бессильном отчаянии смотрела на его осунувшееся, бледное лицо, шоколадные глаза, потонувшие в темных кругах, колючую черноту на щеках и подбородке. Неужели он совсем?.. Неужели больше никогда?.. Додумывать эти вопросы до конца было слишком больно, задавать их вслух — слишком страшно, продолжать стоять и молча смотреть на него — слишком глупо, а уйти — просто невозможно…
Себастьян молчал, опустив ресницы. Все, что мне оставалось, — поцеловать его в неподвижные губы и, кляня себя за проклятую слабость, скрыться в подъезде.
Сквозь щель почтового ящика виднелось что-то оранжевое. Мысленно пожелав, чтобы это оказалась бомба, которая бы положила конец моим страданиям, я полезла за ключом.
Но это была не бомба. В сложенном пополам конверте из плотной оранжевой бумаги лежала магнитофонная кассета. Никаких надписей, никаких записок. Не иначе как компромат, подумалось мне. Вернуться назад, отдать Себастьяну? А если это просто чья-нибудь дурацкая шутка? Нет, спасибо, я и так не пользуюсь у него ни доверием, ни уважением. Не хватало мне окончательно опозориться. Лучше я сначала прослушаю кассету дома.
Войдя в квартиру, я первым делом приготовила себе чаю, чтобы взбодрить ослабленный обмороком и душевными переживаниями организм, и уселась перед магнитофоном. Вставила кассету, надавила на «пуск» и…
Из динамиков мне в уши ударил высокий визгливый голос:
— Вот подонок! Он кровью умоется за свой портрет! Так, слушай меня. Делай что хочешь, но я желаю видеть мерзавца в гробу. Мне не важно, сложно это или легко, дорого или дешево! Сделай, и можешь просить что угодно. Я для тебя Луну введу в состав РФ, а тебя губернатором назначу… Портрет? Непременно! Пока сам не оболью его бензином и сам своими руками не подожгу — не смогу спать спокойно… Понял меня? Выполнишь — будешь мне как брат. Нет, даже как сын родной. Слышишь?..
Я обалдело смотрела на пленку, с тихим шипением неторопливо перематывающуюся с одной бобины на другую. Запись кончилась, но я была слишком потрясена услышанным, чтобы отреагировать сразу. Одно дело — смотреть в новостях, читать в газетах и совсем другое — получить в собственные руки такую… гадость. Простите, уж не знаю, как еще это назвать!
Сколько времени я бы еще гипнотизировала ни в чем не повинную магнитолу, но тут подало голос другое чудо современной техники. Я имею в виду телефон.
Остановив воспроизведение пленки, я схватила трубку. И, кажется, побагровела — во всяком случае, лицу и ушам стало нестерпимо жарко.
— Больше я с тобой никаких дел иметь не желаю! — завопила я. — Мерзкая рожа! Ты… ты…
— Слушай, давай я составлю список всех относящихся ко мне ругательств, а ты их потом подпишешь? — если в голосе Тигры и было раскаяние, то мне его услышать не удалось. — Я в окно выглянул, а там из машины мент выходит, ну, ты его знаешь, Захаров. А у меня с ним, как нарочно, недавно была
