Дверь открылась, глухо лязгнув цепочкой, и я увидела в щель печальное лицо, прядь седоватых волос, упавших на лоб, ситцевый халат в голубой цветочек.
— Вы кто? — спросила Ирина Николаевна — гак звали мать Анны, и я не сомневалась, что это именно она.
— Я по поводу вашей дочери, — вполголоса сообщила я, в очередной раз уклонившись от прямого ответа на вопрос.
Лицо Ирины Николаевны стало еще печальней. Прикрыв дверь, она сняла цепочку и пропустила меня в квартиру. Проводив в кухню, она пододвинула мне табурет, сама села на другой, сложила руки на коленях и, покорно опустив глаза, спросила:
— Что вы хотите?
Вот когда я пожалела, что не переложила все на плечи ангелов! Оказалось, что говорить с человеком о его потере, боль от которой еще не прошла, не очень-то весело. Господи, с чего же мне начать? Ладно, попробую начать с правды.
— Ирина Николаевна, я работаю в детективном агентстве…
Моя собеседница, вздрогнув, испуганно посмотрела на меня.
— …Сейчас мы расследуем одно дело… И в процессе расследования выяснилось, что, по всей видимости, к этому делу имеет какое-то отношение… м-м… несчастный случай, произошедший год назад. — Я набрала в грудь воздуха и закончила, словно в воду прыгнула: — И я хотела бы поговорить с вами об обстоятельствах гибели вашей дочери. Может быть, вам удастся вспомнить какие-то важные для нас подробности.
Женщина вздохнула и пожала плечами.
— Да что я могу рассказать? Уж сколько времени прошло, в прошлую субботу годовщину справили…
В прошлую субботу! Я едва не подпрыгнула. Ведь именно в прошлую субботу Кирилл чуть не утонул!
— …Я все рассказала следователю. И Валентин тоже. Чего об этом теперь вспоминать. Аню все равно не вернешь.
— А если это было не самоубийство? И даже не несчастный случай? — тихо произнесла я. — а если произошло убийство? И тот, кто это сделал, до сих пор на свободе? Ирина Николаевна посмотрела на меня с ужасом:
— Да как же такое может быть? Ведь искали, никого не нашли! Даже того, кто…
Голос ее пресекся.
— Значит, у вас нет даже догадки, кто был гот, с кем Анна встречалась? — спросила я удивленно.
— Анечка была скрытная девочка, замкнутая. Никогда с нами ничем не делилась, не советовалась. Может, мы сами виноваты… Валентин, муж мой, он человек хороший, добрый, но очень… вспыльчивый. Нервный очень, особенно когда выпьет. И Анечка никогда нам ничего заранее не говорила. На работу когда устроилась, только тогда нам и сказала, а как искала эту работу, как нашла — мы и не знали. И с мальчиками. Раз привела одного — она тогда школу заканчивала, а он постарше был, не местный, москвич, в институте учился. А Валя дома был, выпимши. Ну и начал ругаться… Парень и ушел. А Анечка на отца только так долго-долго посмотрела. И больше мы ни одного ее парня не видели и не знали, как зовут. Знали, что встречается с кем-то, а кто такой — неизвестно. Валя все ругался на нее…
Она часто заморгала, и я увидела, что ее глаза наполнились слезами.
— А она только посмотрит и не отвечает. Он как-то хотел запереть ее, а она в окно вылезла. Он все кричал: из дому выгоню. Только я так ему сказала: если ты дочку мою из дома выгонишь, я вместе с ней уйду, потому что без нее мне с тобой рядом делать нечего. Ну, он поругался-поругался и утих. Иногда только скажет пару слов и замолчит… Да и что ему — он-то на пенсии, работали мы с Анечкой. Анечка-то хорошо последний год зарабатывать стала, и на себя ей хватало, и нам с отцом помогала…
Она всхлипнула и полезла в карман халата за платком.
— А в тот, последний, вечер что произошло? — сочувственно глядя на нее, спросила я.
Ирина Николаевна высморкалась, вытерла глаза и задумалась, припоминая.
— Да ничего вроде бы особенного. Вечер как вечер… Если б я знала, что он последний…
Она покачала головой, еле слышно бормоча что-то дрожащими губами. Я испугалась новых слез, но слез больше не было. Еще раз тяжело вздохнув, она продолжила:
— …Анечка с работы пришла. Невеселая такая… Она в те последние дни все какая-то с лица печальная ходила. Я спрашиваю: ты, дочка, что такая? Не улыбнешься лишний раз, может, случилось что? Она говорит: «Ничего, просто нечего мне веселиться». Ну вот… Пришла, значит… Я ее покормила. Она в комнате у себя порядок навела и собираться стала. А Валентин как раз от друга вернулся. Праздник они какой-то отмечали, что ли… «Ага! Праздник! Столетие граненого стакана!» — злобно подумала я.
— Видит, что она уходит, и начал придираться: мол, ты матери совсем не помогаешь, дома не ночуешь, от рук совсем отбилась, да каково это ему с такой дочерью жить, и словами всякими на нее… Я стала заступаться, а она говорит: «Не надо, мама, пусть говорит. Ты же знаешь: мужчины, они только говорить и умеют, больше ни на что не пригодны». И ушла. Больше мы ее живой не видели.
— А вы не встревожились, когда она домой ночевать не вернулась?
— Нет, потому что такое часто случалось. Правда, обычно она звонила, что не придет, а в тот раз нет, но я подумала — может, закрутилась да и забыла, чего не бывает, дело молодое. А следующий день был рабочий, так что я ее только вечером ждала. А днем ко мне соседка Тонька прибежала и давай кричать: Аньку-то в озере нашли… А дальше я плохо помню, что было. Как в тумане. Словно это и не со мной.
— Можно мне посмотреть на ее вещи? — спросила я. — Если что-нибудь осталось…
— Осталось кое-что. — Ирина Николаевна торопливо вскочила с табуретки. — Одежды только нет почти — она у нее хорошая была, новая. Вот Валентин ее нашел и продал… Говорит, что добру зря пропадать. Я, конечно, расстроилась, но делать нечего. Да и прав он, наверное.
Мерзавец, подумала я с отвращением.
— Вот ее комната, — сказала Ирина Николаевна, открывая передо мной дверь. — Здесь почти все как при ее жизни. Ну, не совсем, конечно, потому что я теперь живу здесь. Знаете, как будто немножко к ней поближе.
У меня защипало в носу.
Самая обычная обстановка. Платяной шкаф, трюмо, диванчик. Телевизор на низенькой этажерке. На стене — репродукция шишкинского «Утра в сосновом бору» и прошлогодний календарь с видом ночной Москвы и логотипом какой-то компании.
— Самое ценное я убрала. — Ирина Николаевна нырнула в шкаф и, вернувшись, протянула мне коробку из-под обуви.
Я открыла коробку. Документы, несколько писем от подружек десятилетней давности. Солнцезащитные очки в фирменном футляре «Эскада». Дорогие очки…
— Простите, а сколько зарабатывала Аня? — спросила я.
Ирина Николаевна смутилась:
— Да я так точно и не знаю. Долларов триста и месяц, наверное.
Триста долларов. А такие очки стоят не меньше ста. Истратить треть зарплаты на дорогие очки? Конечно, женщины способны на такие безумства… Но обычно только в том случае, если за безумства платит мужчина. Или я чего-то не понимаю в этой жизни.
— Сколько она вам обычно отдавала из зарплаты?
— Ну… Долларов сто пятьдесят. Иногда двести. Но я их все не тратила. Я откладывала помаленьку. Чтобы Ане обновку какую-нибудь купить к празднику.
Аня была девушка с характером. Независимая. Если у нее оставалось на себя сто — сто пятьдесят долларов, могла ли она пожертвовать такой большой суммой, чтобы купить очки? А может, ее зарплата была гораздо больше, чем триста долларов, а мать об этом просто не знала? Но почему мне мерещится богатый мужчина в этой истории?
Ага, очень интересно — коробочка с украшениями. Их совсем немного — бусы и браслет из янтаря, пара серебряных колечек, деревянный кулон на кожаном ремешке. Назвать все это ценным можно было только с большой натяжкой.
И вдруг на дне коробочки что-то блеснуло.
